7. Иван Кобыльников сын

Пошло дело от старика и старухи.

Как в одном месте жил старик со старухой и дожил до той тюки, что нет ни хлеба, ни муки. Осталась одна только кобыла. Вот старуха стала говорить старику:

- Убьем кобылу...

- А на чем мы дровец привезем?

- Принесем, бог дас.

На том и положили - убить кобылу.

Межу тем летят тут вороны. А дворишко был худенькой, вот как бы и наш, небом крыт, звездам горожен.

Первой ворон и говорит:

- Крр! Тебя, кобыла, хозяин бить хочет.

Середней ворон говорит:

- Кобыла,- говорит,- если ум есть - убегай!

Задний ворон говорит:

- Не мешкай, тебя идут бить. Выскочи изо двора, беги, куда глаза глядят.

Кобыла не долго думала, выскакивала изо двора, бежит во темны леса.

Бежала, бежала по лесу и нашла на поляну. Поела на этой на полянке и пошла дале.

Видит - лабаз. На этом лабазу тунгус слабажен, помершой. Кобыла этто взяла тунгуса с лабазу и коленко догрызла, право. Погрызла коленко и бережа стала.

Ходила сколь время, сколько ей надо, и родила сына. И дала ему имё - Иван Кобыльников. И дала ему благословленьё:

- Вот что, дитя! Доспей лук и стрелку. Ходи, поляничай, и к ночи ставь стрелку в землю. Я буду знать, что ты живой; а не будет стоять стрелка, я буду ходить искать твои коски.

Распрощался с кобылой.

Доспел лук и стрелу и стал поляничать, свою голову питать. Ходил, ходил, нашел на полянку. Видит - на полянке стоит пень, круг пенька ходит человек.

Надошел на этого на человека и говорит:

- Бог помочь, доброй молодец!

- Спасибо тебе.

- Чего ты ищешь?

- А я,- говорит,- стрелку потерял.

Оглянулся Иван Кобыльников, стрелка тут, подле него стоит в земле.

- Как тебя звать? - спрашиват Иван человека.

- Иван Солнцов сын.

Иван Кобыльников и говорит:

- Пускай меня в товаришши.

- А я,- говорит,- рад товаришшу. Будь ты большей брат, Иван Кобыльников сын, а я меньшой.

Пошли поляничать. Поляничали, поляничали, опеть на полянку нашли. На этой па полянке пень, а круг этого пенькя человек ходит.

И таким же поворотом, как и первой раз, говорит:

- Бог помочь, доброй молодец!

- Спасибо на добром слове.

- Кого ты ищешь, доброй молодец?

- А я,- говорит,- стрелку потерял.

Иван Кобыльников сын посмотрел, посмотрел вкруг...

- Вот,- говорит,- стрелка. Как тебя зовут, доброй молодец?

- Я,- говорит,- Иван Месяцов сын.

- Пойдешь с нам,- говорит,- в товаришши?

- А я рад товаришшам.

Иван Месяцов сын и говорит:

- Ну, Иван Кобыльников сын, будь ты большой брат, Иван Солнцов - брат середней, а я меньшой - Месяцов сын.

Остановились они тут жить. Доспели юрту себе - притулье па этой на полянке.

Потом стали бить всяку птицу и всякого зверя, перо и шерсь в кучу копили. К ноче стрелки становили все, И поутру стрелки их - вышиты (изукрашены).

Иван Кобыльииков сын встал и говорит:

- Что же, братцы, у нас у юрты неблагополучьё есь! Кто-то над нам изгалятся.

И говорит он меньшому брату:

- Ну, Иван Месяцов сын, ты эту ночь становись на каравуль и смотри, хто к юрте ходит.

Пришла ночь. Иван Месяцов сын стал па каравуль, а те в юрту лягли на спокой. Сидел сидел, досидел до полночи и спать захотел. Никого не видал. В полночь в шерсь заполз и крепко заснул, и не видал ничего.

Поутру встает большей брат, видит - стрелки опеть вышиты.

- Что же, брат, Иван Месяцов сын, видал кого-нибудь в эту ночь?

- Не видал никого.

- Не есь ты каравулыцик, Иван Месяцов сын! Нyко, середней брат, Иван Солнцов сын, становись ты в каравуль на эту ночь.

Стрелки опеть поставили голы.

Стал на каравуль Иван Солнцов сын. Сидел, сидел - никого не видал. Залез в перо, его пригрело, Иван Солнцов сын и заснул крепко и никого не видал.

Поутру встают братья. Иван Кобыльников сын смотрит стрелки. А стрелки ешшо того лучше вышиты всяким цветам.

- Что, брат, Иван Солнцов сын, видал кого-нибудь в эту ночь?

- Никого не видал.

- Не есь ты, брат, каравульщик, Иван Солнцов сын.

Подошла третья ночь.

- Ну, вы, братья, не есь каравулыцики. Заходите в юрту, ложитесь спать, покаравулю эту ночь я. Докуль будут над нам смеяться?!

Сидел-сидел, близ полночи уж подошло, Иван Кобыльников сын залез в шерсь. Слышит - шум. Прилетают три колпицы.

Ударились о земь - доспелись красными девицами. И подкосились всяка ко своей стрелке, и доспели хохотаньё: "То,- говорит,- моёго милого стрела,- и та говорит,- моёго милого,- и третья говорит,- моёго милого!"

И потом Иван Кобылышков сын и тайным образом подкрался под их кожухи и крылья и склал в карман.

До ставальной поры все вышивали и хохотали. Меж тем дошло время, когды лететь.

Соскочили и побежали ко своим кожухам и крыльям. Хватились - на том месте нету.

- Ах,- говорят русским языком,- сестрицы родимые, спропали мы! Нас суда рок носил!

- Хто,- говорит,- здесь хрешшоной? - Марфида-царевна спрашиват.- Ежели старше нас - будь отец наш, ежели младче нас - будь брат наш, ежели ровня наша - будь обручиик мой.

Иван Кобылышков отвечат в шерсте:

- Да верно ли твое слово будёт?

- Царско слово три раз не говорится, раз только говорится.

Он выходит из шерсти.

Ну, он сколь красив, а она красивше его ешшо. Он ей заглянись так любезно, а она ему заглянись и пушше того. Тожно сошлись рука в руку, перстням золотым переменились и потом поцеловались и сказал:

- Люби ты меня и я тебя!

И она ответила:

- А хто у тебя товаришши? У меня сестры есь.

Потом он своих братовьёв стал будить.

- Эх, братья, сонны тетери, вставайте!

Они стали, вышли из юрты.

- Ну, вот вы, каравульшики, не могли скаравулить, хто к нам ходил. Почему и скаравулил себе обручницу и вам товаришшов.

И тем же поборотом и братья взяли своих жен и обручились. И стали в этой же юрте поживать все шесь человек.

Переночуют ночь, а наутро оставляют жен домовничать, сами уходят поляничать.

Вдруг стал Иван Кобыльников сын замечать над своим бабам, наипаче над своей: стала блёкнуть, сохнуть. И стал он говорить братовьям:

- Что жа, братья, стало быть к нашим женам кто-нибудь ходит, оли оне стали печалиться.

На другой раз заметил у них под юрту норы вырыты. Не понадеялся на братовьев, послал их поляпичать.

- Ступайте,- говорит,- с сегодняшнего дня поляничать, а я останусь каравулить.

Братья ушли в самы полдни.

Иван Кобыльников сын остался на каравуле.

Выпалзыват огненной змей в юрту и принялся груди сосать у жен. Тем он их и крушил и сушил. Натянул он свой тугой лук, наложил калену стрелу и прямо его в грудь ударил.

Он покатился с его обручницы, с жены прямо в нору. Только ответил русским языком:

- Ну, Иван Кобыльников сын, жди ты меня через три дни с огненной тучей.

Собрались братья. Иван Кобыльников сын говорит:

- Ну, братья, давайте в трои сутки стрелы доспевать. Нашел я супостата. Только я убить вовсе не убил, а только ранил. Вот через трои сутки обешшался он прибыть с огненной тучей.

И в трои сутки они доспели луки да стрелы. На последни сутки делали, делали... Иван Кобыльников сын и говорит:

- Ну, Иван Месяцов сын, поди-ко, посмотри, подвигатся ли где туча.

Иван Месяцов сын вышел и говорит:

- Ох! Братья, подыматся от земли туча черна.

Не через долгое время посылат Иван Кобыльников сын Ивана Солнцова сына.

Вышел Иван Солнцов сын и отвечат:

- Ох! Братья, туча огромадная идет, близко и близко подходит.

Не через долгое время выходит Иван Кобыльников сын - туча по-над головой.

И давай оне биться, и давай биться. Бились, бились - треть тучи ушли. И Ивана Месяцова сына убили. Три трети осталось. Бились, бились - половину тучи убили, и Ивана Солнцова сына убили. А половина тучи осталась, войска "нечистов-дьявольков". Бился, бился Иван Кобыльников сын, треть тучи побил, и его побили. Заб рала ихних жен и увела - энта треть остальная.

Кобыла по лесу гуляла-ходила. Хватилась свово сына и побежала стрелку искать. Прибежала в это войско с головы, стрелку доискалась. Стрелка обронена.

- Должно быть неживой мой сын!.. И давай ходить по головам. Ходила, ходила - нашла его голову с туловишшем. Взяла его лизнула, обвернулась, задом ляггнула - он сросся; другой раз лизнула, задом обвернулась, лягнула - он вздрогнул; третий раз лизнула, задом обвернулась, лягнула - он и на ноги встал.

- Ох! Мамаша,- говорит,- я долго спал. Оживи,- говорит,- моя родительница, моих товаришшов, Ивана Солнцова сына и Ивана Месяцова сына.

Разыскала их головы, Ивана Солнцова сына и Ивана Месяцова сына, совсем с туловишшам. Тем же поборотом, как его оживляла, так и их оживила. И говорит сын матери:

- Ну, мамаша, а где же наши жены?

- Я не знаю.

И говорит он своим братовьям:

- Ну, братья, стало быть нехристь увела.

И мать сыну наказала:

- Опеть жа эдак стрелку станови, и я буду знать.

Сама убежала в широку долину.

- Ну, братовья,- говорит Иван Кобыльников сын, - станем-те нонче трои сутки зверье бить да ремень шить.

И били трои сутки зверье и сшили ремень в трои сутки.

- Ну, братовья,- говорит Иван Кобыльников сын,- спускайте меня на ремне в эту пору, а недостанет ремня, свои кушаки наставляйте. Через двенадцать суток если за ремень не подёрну, от норы отходите, куда глаза глядят.

Спускали-спускали, и остановилась колыбели, и только один кушак надвязали.

Вышел там Иван Кобылышков сын из колыбели и пошел по тропинке. Шел он близко ли, далеко ли по этой по тропинке и увидал озерину. Кругом ее обошел, эту озерину. Видит - три зеншииы идут. Запал он в чепыжник. Поравнялись с ним эти зеншины, а он как раз стрелку через дорогу прострелил. А эти зеншины шли на озерину с ведрам по воду, и первая из них была его жена. И как эта стрелка пролетела, она удрогнулась и скрикнула:

- Ох!

Сестры у ней спрашивают:

- Что ты, сестра, удрогнулась?

- А мышонок пробежал... (Имя не сказала.)

Зачерпнули воды, и она стала замешкиваться. Сестры и говорят:

- Что ты, сестрица, стала отставать?

- А так,- говорит,- мне до ветру охота... Идите. Я приду.

Ушли сестры с виду, она и молвит русским языком:

- Что, мой обручник здесь?

Он отвечат:

- Здеся.

Она рада доспелась. Занялись оне разговором. Стал Кобыльников сын выспрашивать:

- Что, змей лежит али чего делат?

- Лежит,- говорит,- в колыбели, раненой.

- Как к ему подойтить,- говорит,- посичас оли погодя?

- Ты приходи,- говорит,- в самы полдни и примечай, как колыбель станет утуляться и он разоспится.

Иван Кобылышков сын подошел - колыбель ешшо качатся; стало полдни - колыбель стала утуляться. Змей разоспался. Подошел он к колыбели, наперво прищемил - придал жисть змею короткую. Энту треть тут всеё погубил после того.

И пошел, стал своих жен забирать. И чего ему надо из запасу - забрал. Забрал, чего ему надобно, и повез своих жен к норе.

Привязал Иван Кобыльников сын имущество к ремню. Подернул - братья и поташшили. Спустили ремень, он привязал Ивана Месяцова сына жену. Подернул - они поташшили. Ремень спустили опеть. Привязал он Ивана Солнцова сына жену. Подернул - они поташшили.

Ремень опеть спустили. С женой со своёй у них спор сошелся. У ней серцо чуяло... Она спорит:

- Давай тебя привяжем...

А он спорит.

- Давай тебя привяжем; ты,- говорит,- тут испужасся.

Иван Кобыльников сын переспорил-таки. Привязал ее. Подернул. Оле поташшили. Ремень спустили опеть. Привязался сам. Подернул, до верху стали дотаскивать, взяли ремень обсекли, он упал и убился. Забрали его жену и новели от норы.

Стали к его жене приступать, приступ делать. Она не сдается. Оне стали ее карать. Где корьёвишшо, юртовишшо сдернут, на нее складут - она ташшит, своими слезами умыватся. Стала сохнуть, блекнуть. Высохла, как былинка, насилу ноги носят.

Кобыла схватилась свово сына. Прибежала к его стрелке - стрелка упала. Давай она бегать кругом норы. Бегала, бегала - уходу нету. Разворочала она юрту, видит - нора. Понюхала в нору - в норе. Давай спускаться в нору. Спустилась в пору, увидала его мертвого. Таким же поборотом, как она раньше оживляла его, оживила. Вскочил Иван Кобыльииков сын, отряхнулся.

- Ах, мамаша,- говорит,- долго я спал!

- Да,- говорит,- кабыт не моя голова, ты бы вовсе не встал.

- Что, мамаша, как мы попадем на верхней хвост?

Она ему отвечала:

- Дитя! В трои сутки зверьев бей, трои сутки сумы шей, да в сумы в куски руби, да мясо клади.

Наклал Иван Кобыльников сын две сумы в трои сутки полные и перевесил через мать-кобылу. И она говорит:

- Дитя! Садись и ты на меня. Я,- говорит,- поползу, оглянусь, ты,- говорит,- по куску подавай мне - буду подыматься.

Как оглянется, он подавал и подавал по куску.

У него запасу не хватило. Она оглянулась, ему подать и нечего... От правой ноги своей палец отрезал, подал. Второй раз оглянулась, ему подать нечего. От правой ноги своей икру отрезал, подал. Третий раз она оглянулась - ему подать нечего. От правого уха своего отрезал, подал.

Выползли па верхний свет. Слез Иван Кобыльников сын с матери своей кобылы.

- Ах, дитя,- говорит,- я пристала! Что ты,- говорит,- на последе сладкой мне хрящ подал?

- Ухо,- говорит.

Выхаркнула - прилизала.

- Второй раз чего мне сладко подал?

- Икру от правой ноги своей.

Выхаркнула - прилизала.

- Кого ты в первый раз твердо подал?

- Палец,- говорит,- от правой ноги своей.

Выхаркнула - прилизала.

Тожно Иван Кобыльников сын ей в ноги пал, в право копыто.

- Пропинай,- говорит,- родима мать, навеки, должно, нам не видаться!

Она и говорит:

- Куда ты девасся, сыночек?

- Я, мамаша,- говорит,- своих братовьев догонять стану да свою жену.

Распростился и побежал. Мать осталась. Бежал, бежал... Где прибежит на огнище - нет, на другое - нет. На третье ночевишшо прибежал - они только ушли перед ним.

Завидел вперед зеншипу. Зеншина везла на себе ношу, прямо тунгуску нарту, и на нарте шесты с юрты складены - оне карают ее. Везет она себе одна, тех не видать; идет, слезам умыватся. Иван Кобыльников сын давай с нарты шестики сбрасывать. Она не слышит. Сбросал все шестики - она и учуствовала, что на ее плечах легко стало. Остановилась, оглянулась и увидала доброго молодца. Во слезах не могла признать.

- Ах ты, доброй молодец! Так мне край приходит, а ты слез прибавил, горя.

Он тожно ее остановил:

- Что жа Марфида-царевна, эка стала, не можешь признать свово обручника?

У ней тожно серцо воскипело, слезы свои подтерла, тожно признала.

- Ах, ты мой возлюбленой обручник, так мне край пришел, вишь, как меня карают!

Бросил Иван Кобыльников сын всю эту нарту, посадил жену себе на плечи и давай нагонять братьев. Стал до них добегать... Они стали огонь добывать на ночевишшо. Сосердил свое серцо, как добежал, так обех прищимил,- жисть коротку придал.

Тожно из кармана вынул кожухи и крылушки, повы- дернул перышки. Из шести Крылов тожно поделал себе крылушки. Потом oнe надели на себя кожухи, возвились все четверо и полетили на Сиенски горы, на шелковы травы. Потом тут с ней обвенчался. И эти ее сестрицы стали ее прислуги. И стал он жисть здеся кончать, и сказке конец.