Сказки

1. Иван царской сын золотых кудрей

В некаком царстве, в некаком государстве, именно в том, в каком мы живем, был царь.

Жил он только вдвоем с женой, детей не было.

- Что,- говорит жена,- мы при старосте лет, детей у нас нет. Надо объяснить своим ближним сенаторам, енералам, полковникам - во утробу зарожденья младенца вложить.

Ездили ближние енералы, сенаторы, полковники по всей емперии и никого не нашли, хто бы мог во утробу зародыш вложить.

Оболакатся сам в лакейску одёжу, отправлятся по городу. Ходил он по всем лавкам, по базарам, искал себе избранника и нигде не нашел. Пошел по кабакам; дошел в последний разряд, в бережной кабак. Лежит у застолля пьяница, с похмелля мается. У целовальника спрашиват:

- Что за человек этот?

- А вот пьяница, с похмелля мается.

- Наливай,- говорит,- сиделец, полштофну меру водки.

Тот налил. Спрашиват у пьяницы:

- Чего, пьяница, тут маешься?

- С похмелля валяюсь.

- Ноне выпей от меня, опохмелься.

Берет он одной рукой полштофну меру, выпиват в один дух. Спрашиват лакей:

- Можешь подняться?

Тот головой трясет.

- Ну-ка, сиделец, наливай другу полштофну меру! Выпивай-ко,- говорит,- ешшо от меня.

Тот берет одной рукой, выпиват в один дух.

- Можешь нынче подняться?

- Очуствовался мало-мало, а подняться не могу.

- Ну-ко, сиделец,- говорит,- наливай четвертну меру.

Выпил пьяница, выпивши очуствался.

- Ну что тебе, лакейско брюхо, нады?

- Не знать ли чего, чтоб в царицыно брюхо какой зародыш вложить?

- А,- говорит,- я тебе сказать сказал бы, да что маит-то меня похмелля... Выпить бы малость...

- Ну-ко, сиделец,- говорит лакей,- наливай полведерну меру.

Налили полведерну меру. Взял пьяница обемя рукам, выпил половину, вздохнул; потребовал себе закусить; закусил и выпил остально. Потом стал обсказывать.

- Вот что, лакейско брюхо, скажи своему восударю, пушшай,- говорит,- невод такой свяжет, которым может пятисотенной полк с ним воевать и пять лоток. Я приду и чего бы я ни приказал, пускай меня слушают.

Приходит к восударю.

- Готовы мне работники?

- Готовы.

- Лотки готовы? Невод готов?

- Готов.

Поехали на морё. Замотали тонь, тянули, тянули - не могли "по-столбы" подтянуть к берегу. Приказал он сакам черпать рыбу эту. Хто черпат, хто перебират, в морё бросат. Он доглядыват, какую ему рыбку нужно. Эту всеё рыбу па берег повытаскали, всеё в морё повыбросали - нету той рыбки.

- Кидайте другую тонь!

И тем же побытом вытянули другу тонь; опеть жа рыбы бёзну поймали: скляная мотня; и опеть жа стали черпать сакам рыбу: хто черпать, хто в морё бросать. Перебросали всеё рыбу, по нему нету рыбы.

Приказал третью тонь метать. Подташшили третью тонь - полматницы только выташшили. Выбирать, выбирать - выбрал он по себе рыбку. Сказал своим рыбаль- шикам:

- Если хотите неводить - неводите, а мене и этой рыбки будёт...

Сказал это и пошел к восударю. Отдает восударыне.

- Восчисти, восударыття, своим рукам; вымоёшь, пирог испеки из этой рыбки и весь пирожок съедай.

Она ела сама рыбку, кости под стол бросала; под столом кошка кости съела. С этого времени забеременела восударыня и кошка забеременела.

Проходили oнe свои времена. Пришел час, ЧТО нады родить. Восударыня родила сына и кошка родила сына. Окрестили. Дали имё: Иван царской сын золотых кудрей; котикиного сына окрестили - будь Кошкин сын. Не дали имя белого свету на минуту и приставили к имя дядьку Цымбалку - кормить в особой комнате.

Росли оне не но дням, росли не по часам. Через семнадцать часов доспелись оне великаны: три аршина вышины, полтора аршина толшшины. Через трои сутки стали у дядь-Цымбалкрг спрашивать:

- Что жа, дядя Цымбал, неужли у нас окромя этого свету никакого другого свету нету?

- Как нету!?... (А восударь наказал дядьке Цымбалку не казать им свету семь лет.) Только папаша с мамашой не велели показывать никакого свету семь лет.

- Не бойся,- говорят,- иди к папаше-мамаше и скажи, что ихни дети просят прийти на повиданья.

Дядя Цымбал пошел к отцу-матери:

- Вашо царско величесво! Ваши дети просят прийти к имя на повиданья.

Царь удивился. Как это через трои сутки дети могли так вырасти. Не уверился дядьке Цымбалку. Пошли и восударыней своей. Заходят к детям в комнату. Зашли с перепугались сами собой, увидавши такие великаны. Оне подходят:

- Что же вы, папаша и мамаша, переменились с лица? Испужали наши лица, наши корпусы?

Пали на коленки.

-Отец-мать! благослови нас слово сказать... Хочем мы спросить вас, папаша-мамаша, скажите истинну правду: есь ли окромя этого свету ешшо свет какой?

Ихний отец-восударь объяснят:

- Есь,- говорит.

- Если есь, папаша-мамаша, другой свет, мы не жители здеся.

Берет он за руку Ивана царского сына золотых кудрей и Ивана Кошкина сына за ним и выходит из комнаты. Вошли во дворец. Переночевали ночь. Наутро встают. Оделись, умылись, позавтрикать сяли. Закусили, речьми стали заниматься.

- Что же, папаша-мамаша, чем мы будем забавляться?

- Вот вам, дети, забава: выходите в сад, в саду есь всяка трава, всяка птица и звери.

В этом саду во дворце прожили и забавлялись всяким травам, всяким зверьми и ягодам. Один другому говорит:

- Что, брат, этту мы будем делать. Надо проситься у папаши-мамаши во чисто поле погулять, себя показать, людей посмотреть.

Переночевали ночь. Наутро встают; позавтрикали и просятся у папаши-мамаши:

- Опустите нас во чисто полё погулять, себя показать, людей посмотреть. А то каки мы люди, будем век свой в саду жить.

Отец-мать отвечают на те речи:

- Ах вы, мои дети возлюбленные, у вас кость жидковата ешшо, молоды ешшо вы, зверь какой похитить может, супостат какой побьет вас. Как мы без вас будем?

- Н-да,- оне на это, не утерпя свое сердцо,- опустите, просим! Мы всё уже не жители здеся...

- Неужели вы, дети, пойдете пешехотою? Неужели не стало коней?

- А есь кони?

-Да, есь. Идите в конюшню, выбирайте себе по лошадочке.

Пошли они в конюшню. Иван царской сын не мог себе выбрать коня: на котору руку положит, та и накарачь падат. Иван Кошкин сын выбрал себе коня и вывел из конюшни. Иван Кошкин сын садится на коня, Иван царской сын золотых кудрей - пешочком. Отправились во чисто полё.

Ездили, ездили, доехали до моря. Приехали на корабельску присталь. Ничего они не увидали: только нашли на корабельской пристали три дуба - срослись оне. На этих на дубах надпись написана:

"Нихто на эту присталь больше не подбегат. Только подбегат одна Красота - от зари заря подсолнушна красота, от семи сестер - сестра, от двенадцати бабушек - внучка, от трех матерей - дочь. Хто эти дубья расшибет, тот эту Красоту взамуж возьмет..."

Иван царской сын золотых кудрей говорит Ивану Кошкину сыну:

- Ну-ка, брат, Иван Кошкин сын, натягивай тугой лук, накладывай калену стрелу, пускай в дуб. Разобьет стрела дуб - за тебя тая Красота взамуж пойдет.

Иван Кошкин сын натянул свой тугой лук, наклал калену стрелу, садился на коня, разъехался на пятьдесят сажень. Понужнул своего коня, стал подъезжать, ударил в ентот дуб - только язву дал, дуб не пошевелился.

- Ну-ка, Иван Кошкин сын, должно тебе не владеть ей. Да-ко я натяну свой тугой лук, накладу калену стрелу.

Разошелся на его сажень, рассердил свое сердцо, ударился на больши шаги, ударил в ентот дуб каленой стрелой... И дуб раздвоился начетверо.

Потом весьма рад доспелся. Сяли под шатер, стали в карты играть.

Вдруг корабь бежит, искры от него летят. И бежит корабь прямо на эту корабельску присталь. Бежит от зари зари подсолнушна красота, от семи сестер - сестра, от двенадцати бабушек - внучка, от трех матерей - дочь - прямо на эту корабельску присталь.

Кошку бросила и сходню сдернула. Выходит на сходню. И он ко сходне. И сошлись в полусходне; встречу доспели. Он сколь был красив, она - красивей его. Потом русским языком говорит:

- Да, мой возлюбленной обручник! умел дуб разбить, умей мной владать.

Рука в руку вручились, перстням переменились, поцеловались тут.

- Вот что, мой возлюбленной обручник! теперь, когды мы обручились, мне не время быть здеся. Я тридцать лет тебя ждала, когда ты в рыбе ешшо был. Нынче я сейчас ворочусь назад; поправлюсь своим делам. Чего нужно, заберу и ворочусь; тожно ты возьмешь меня.

От зари заря обратилась назать. Иван Кошкин сын на коня сял. Сколь он на коне спешит домой, а Иван царской сын золотых кудрей с радостью своей ешшо коня опережат.

Отец-мать вышли из дворец. Видят с балхону детей. Идут оне в радостях своих скорым пехотом. Заходят оне во дворец. Отец-мать спрашивают:

- Что вы, дети наши, так веселы, радошны сегодняшнего числа?

Иван царской сын золотых кудрей отвечат:

- Ах, папаша-мамаша, как мне не веселиться - я себе товаришша нашел.

Отец-мать говорит:

- Какого?

- От зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер - сестру, от двенадцати бабушек - внучку, от трех матерей - дочь. За меня взамуж идет, обручился с ней.

- Что ты ее не взял?

- Нельзя, папаша-мамаша, взясть; отпросилась имушшество взясть.

- Хорошее дело, - отец-мать отвечат,- с завтрашнего числа у нас будет того - бранье.

Оставим нынче это дело; возьмемся за Ивана Кошк на сына: такой жа человек он, только сила не та уж.

Забедно палось ему. Иван царской сын золотых кудрей в сад пошел любоваться, красоваться и веселиться. А Иван Кошкин сын пошел по городу, кручиной печальной искать себе случай: не выисшется ли хто, не отобьет ли у Ивана царского сына золотых кудрей невесту за него: "Тому бы я сто рублей дал..."

Ходил он по колдовкам, ходил по тем по ягин-бабам. Никака не выискиватся. Только одна выискалась.

- Отобрать не могу, а только отвод доспею. На вот тебе спящу булавку. Как вы приедете на корабельску присталь, под шатер сядите, станете дожидать, будете в карты играть, как он отвернется, в его шинель эту булавку воткни. Он спать ляжет крепким сном.

Потом пришли назавтра на бранье. Корабля нету. Сяли под шатер, стали в карты раскидывать. Иван царской сын золотых кудрей отвернулся, Иван Кошкин сын воткнул енту булавку в его шинель.

- Ах, брат! - говорит Иван царской сын золотых кудрей.- Забросим карты,- говорит Кошкину сыну,- чего-то мне спать захотелось.

Улегся и уснул крепким сном. Спал он долго ли коротко. Прибежал корабь на корабельску присталь, а на нем от зари заря подсолнушна красота, от семи сестер - сестра, от двенадцати бабушек - внучка, от трех матерей - дочь.

Кошку бросила и сходню сдернула. Выходит на сходню. Иван Кошкин сын на сходню. Она идет по сходне, не пропускат на сходню. Поравнялась с ним, поздороваться поздоровалась и спросила:

- Где Иван царской сын золотых кудрей?

Он ответил:

- Под шатром... Спит. Я его будил и не мог разбудить.

Зашла она сама под шатер и давай его качать и давай будить. Сколь качала-будила, на грудь его пала и слезами смочила - все равно как водой облила. Сколь будила, ни будила - не могла разбудить. И плакала, сколь плакала,- на то и положилась.

- Кака же на тебя кручина навалилась? Не мог же ты пообождать, заснул в это время! Почему я ждала,- говорит,- никуды взамуж не шла! Ты тридцать лет в рыбе жил, и то дождалась, а ты не мог обождать.

Выходит из-под шатра и говорит русским языком:

- Ишши меня, мой возлюбленной обручник, за девять морей и за девять земель, на десятом острову, на Сарачинском!

Он скрозь сон все эти слова слышал, проснуться не может.

Рассердила свое сердцо... Сходню успели сдернули, кошку не приказала вынимать. Снасти обсекли. Заворотила корабь и убежала с виду от Ивана Кошкина сына.

Иван Кошкин сын залезат под шатер, вынимат спящу булавку из его шинели. Иван царской сын золотых кудрей проснулся. Время было уже не ране дня. Спросил он:

- Прибегала от зари заря, моя обручница?

- Прибегала.

- Что меня не будил?

- Не то что я тебя будил, брат, Иван царской сын золотых кудрей, и она будила.

- Что у меня груди мокры,- говорит.

- Это она горячим слезам смочила. Рассердила свое сердцо и сказала: "Ишши меня за девять морей, за девять земель, на десятом острову, на Сарачинском!"

Кручина его убила.

- Что такое случилось? Навалился на меня такой сон-видение. Пойдем, брат, домой,- говорит.

Иван Кошкин сын садится на коня, тот пешочком. Иван Кошкин сын едет, ни шатко - ни валко. Иван царской сын золотых кудрей и то отстает, еле ноги несет с кручины со своей.

Отец-мать увидали с балхону, что оне идут кручинны эки. Соскакивают с балхону, встречают.

- Что же, мой возлюбленный сын, печальной идешь, нога за ногу плетешь и невесты не ведешь?

- Как мне, папаша-мамаша, не кручиниться, не печалиться, когды я свою невесту проспал.

Потом покушали, поели. Иван Кошкин сын пошел по саду проклажаться, а Иван царской сын золотых кудрей пошел по городу с кручиной своей. Ходил, ходил по городу... Встречается Бабка голуба шапка.

- Здравствуешь, Иван царской сын золотых кудрей! Куды отправился?

- Прочь, стара чертовка! Пихну под д...ру, полетишь под гору; хвачу за висок - посыплется песок!

- В очи ясны не сыпь песок,- она ему отвечат.

Ходил, ходил тот день - больше никого не видал.

Приходит домой, объяснят матери своей:

- Мать! Объясни отцу, что я все же не поилец, не кормилец, а пойду свою обручницу разыскивать.

Отец отвечат ему:

- Возлюбленной мой сыночек! Да неужели в лесу лесу нету?

- Ах, папаша-мамаша, мне в лесу лесу есь, да все не по мне.

- Даю я тебе благословленьё: поезжай себе на все на четыре стороны, выбери себе невесту; где бы тебе ни поглянись, тую и возьмешь: то ли по своей империи, то ли во чужих землях.

- Никого мне не нады,- отвечат Иван царской сын золотых кудрей,- что у меня мысль-за-мысли, то и поеду искать. Пеки,- говорит,- мамаша, подорожничков, отправляюсь я искать свою возлюбленную обручницу.

Сам опеть пошел по городу и опеть эта Бабка зелена шапка ему навстречу:

- Здравствуешь,- говорит,- Иван царской сын золотых кудрей! Куды отправился?

- Прочь ты, стара чертовка! Пну под д...ру - полетишь под гору; дерну за висок - посыплется песок!.. Без тебя горе.

- Не сыпь в очи ясны песку.

Она из-за улка-переулка опеть навстречу:

- Здравствуешь, Иван царской сын золотых кудрей! Скажи мне, я, бывать, пособлю горю твоему.

- Чего ты моему горю пособишь?

- А, бувать, и пособлю.

"И в самом деле, може, чего старуха знат, дай я ей скажу".

- Вот, бабушка, горе мое,- говорит.- Сознал я себе невесту - от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер - сестра, от двенадцати бабушек - внучка, от трех матерей - дочь. Я ее проспал. Ежли бы ты сказала мне как мне ее найтить, я бы все тебе отдал бы.

Иван царской сын золотых кудрей! Мне жалко

тебя. Только ты не сам проспал невесту, а через брата своего.

Раскинула свою волшебную книгу, посмотрела в книгу:

- Да, верно! Верно ты страдашь, верно ты болишь об ней; только она,- говорит,- далеко... За девять морей, за девять земель, на десятом острову, на Сарачинским. А и как тебе пешком идти, тебе в три года не дойти, орлом лететь тебе - в полтора года не долететь. Я тебя натакаю. Есь в отцовском во саду стоит древо, стоит в правом углу,- говорит. Если можешь это дерево своротить: под этим деревом есть плита семнадцати пудов; если можешь эту плиту отворотить: тут есь западня - подвал; в этом подвале стоит конь шестикрылый и шестиногой - пятьсот годов уже стоит он. Не то что отцовской, не дедов, а прадедов. Если этого коня достанешь, так ты в трои сутки добежишь. Он стоит,- говорит,- на двенадцати цепях, и у этого подвалу - двенаддать дверей и двенадцать замков.

Благодарил старуху, сто рублей денег дал ей. Обратился назад, во дворец не пошел, пошел в сад. Дошел до этого древа, схитил древо, отбросил за сад. Хватил плиту на носок, плита улетела за город. Стал замки ломать, двери отпирать, конь - цепи рвать. Дошел до последнего замку, замок изломал, дверь отворил, конь цепь последню изломал. И конь бежит к нему навстречу. Поймал его за чембур и выводит наверх. Вывел наверх. Конь отвечат русским языком:

- Ну, возлюбленной мой хозяин, Иван царской сын золотых кудрей! Умел меня достать, умей мной владеть. Зарывайся по колени в землю: можешь ли сидеть на мне?

Разбежался конь, на его плеча скочил: он только сдрожал, не пошатился.

Тожно ответил:

- Ну, мой возлюбленной хозяин! Должно умел меня достать и умешь мною владеть. Отпусти меня в чисто поле на трое суток. Я,- говорит,- покатаюсь, поваляюсь, выти заберу, чтой-то я,- говорит,- подстоялся.

Отпустил своего доброго коня. Сам во дворец пошел к отцу к матери.

Время подошло - нады ехать. Вышел на балхон. Свистнул, гаркнул молодецким посвистом, богатырским голосом. Бежит его добрый конь, земля дрожит, из рота пламё пышет, из ушей дым идет, из норок искры летяг.

Поймал он своего доброго коня, огладил. И кладет коврички на коврички; и сверх того потнички на потнички; и сверх того потничков всю богатырскую сбрую; сверх той сбруи черкеско седелышко о двенадцати подпруг; подпруги все были шелковые; шелк не рвется, булат не гнется, чисто серебро во грязи не ржавит.

Распрощался он с отцом с матерью. Только видели, что он в те от во стремены ногу закладывал, и не видали, куды улетил, в котору сторону. Неизвестно, где искать.

Летел Иван царской сын золотых кудрей ниже облака ходячего, выше лесу стоячего. Пролетают тамотко сколь время. Вдруг навстречу богатырь Волк Волкович-супостат.

Пасть свою разинул, хотел сглонуть его, только не поспел - пролетел он.

Эва! Видит, на земле стоит медной дворец. Падат на землю, подводит коня к белояровой ко пшенице. Сам заходит на крылечко, сам-от брякат во колечко.

Выходит молодица, большая его сестрица.

- А, здравствуешь, родимый брателко! Каки тебя ветры принесли эта-ка? Я тридцать лет тебя ждала и насилу дождала.

Берет его за праву руку, ведет его в светлу горницу, садит за столики дубовы, за столики дубовы, за скатерти щелковы, за вилочки булатны, за ножички укладны.

Наставила всякого вина, кушаньёв разных, напоила, накормила.

Накушался, напился, вышел из-за стола. Медный стул поддернула, посадила: хотела у него вестей спросить, откуль он взялся. Он говорит:

- Родима сестрица, я хочу чего спросить у тебя?

- Спроси, чего знашь.

- Какой ли у тебя муж, Волк Волкович? Не можно ли меня запрятать, не взлюбилось бы ему, что я зашел в ваш дворец без всякого спрошенья?

Успела она только его спрятать, Волк Волкович тут же. Спустился на коня, хотел сглонуть его, только не успел: конь его ударил, Волк Волкович отлетел на три сажени и пролежал один час. Не в чувствах своих стал, отрехнулся: недосуг к коню идти, пособи бог во дворец добраться. Заходит во дворец:

- Фу-фу! - говорит,- сколько мы живем во дворце, никогды было не слыхать русского духу, а теперь несет русским духом.

- Ах ты, мой возлюбленной! Ты по Русе летал и сколь там русского духу нахватался, и говоришь теперь, что русским духом несет.

Он ей поверил.

- Да, возлюбленна жона! Несколько живем времечка, никака птица не пролетала тута-ка, никакой зверь не пробегал. Сегодняшнего числа я видел чуду: видел юношу - такого богатыря,- мельком говорит.- Не очень богатырь красив, сколь у него конь красив, шестикрылой, шестиногой.

- Ах, ты, возлюбленной муженек мой!- говорит.- Да этот конь у нас во дворце.

- Неужли? Да кто такой?

- Да неужли наши к нашим не ездят? - говорит.

- Хто у нас наши ездят? - он отвечат.

- Да есь у меня родимой брателко, он тебе щурячок, ты ему - зятенек.

- Ну, выводи же, возлюбленная жона, на смотреньё, на здорованьё - я рад щуряку.

Она вывела его. Он об руку давай здороваться и силу хотел проверить у него: взял ручку пожал.

Иван царской сын золотых кудрей пожалуй что не слыхал, как он пожал. Ну, Иван царской сын золотых кудрей пожал ему - перстики почернели. Он на это не осерчал.

И садятся опеть за эти за столики, стали выпивать, закусывать и стали речьми заниматься.

- Куды ваша путь принадлежала, возлюбленной щурячок?

- Моя путь,- говорит,- принадлежала искать свою обручницу от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер - сестру, от двенадцати бабушек - внучку, от трех матерей - дочь.

- Ах,- говорит,- мой возлюбленной щурячок, однако тебе ее не достать. Она,- говорит,- просватыватся.

У него сердцо закипело.

- За кого?

- За Кашшея Бессмертного.

Недосуг сидеть ему за столом. Выходит из-за стола, отдает благодаренье, прошшается. Оне провожают.

- Возлюбленной мой зятенек! Даю я на твоем дворце пятно: если покрасет это пятно, не буду я в живых; если будет в ровном положенье - ожидай к себе.

Садится на своего доброго коня, бьет его круты бедра, пробиват до мяса, мясо - до костей, коски - до мозгу. Конь рассержался, от сырой земли отделялся. Летел выше лесу стоячего, ниже облака ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры речки хвостом устилал.

Стречатся Иван царской сын золотых кудрей с Вороном Вороновичем-супостатом.

Ворон Воронович раскрыл пасть свою, хотел сглонуть, только не успел - пролетел он. Увидал впереде серебряной дворец. Падат прямо в серебряной дворец.

Становит коня на кормовишшо, к белояровой пшенице. Стал на крылечко, брякат во колечко.

Выходит молодица, его середняя сестрица.

- А здравствуешь, родимой брателко! Ждала я,- говорит,-тридцать лет, насилу и дождала.

Берет его тем же побитом за правую рученьку, таким же поборотом ведет в светлу горницу; садит за столы дубовы, за скатерти щёлковы, за всяки напитки-наедки. Таким же поборотом, как и первой раз, напоила-накормила и серебряной стул поддернула: хотела она вестей спросить. Только он запросится:

- Не можно ли запрятать от твоего мужа Ворона Вороновича? Не взлюбилось бы ему, что я зашел в ваш дворец без его позволенья.

Она запрятала.

Воротился назать Ворон Воронович во свой во дворец, надлетел над коня, разинул свою пасть, хотел заглонуть... Только конь его ударил, к себе не подпустил. Лежал он два часа мертвой, без чувствия. Отдохнул - недосуг к коню идти, пособи бог во дворец пробраться.

Тем же поборотом сфукал:

- Фу, Фу! Русской коски не было, русска коска на двор пришла!

- Ах, ты, возлюбленной муженек! Ты по Русе летал и русского духу похватался и думать, что у тебя русским духом несет.

Таким же родом он ей поверял.

- Возлюбленная моя жона,- говорит.- Мы несколько лет живем здеся, я экова чудишша не видал. Никакой зверь не пробегал тута-ка, никака птица не пролетала, никакой богатырь не проезжал. Ну нонешнего числа увидал я богатыря храброго, молодого воппа. Не очень воин красив, как конь красив.

- Ах, ты, возлюбленной муженек! - говорит.-- Да этот конь в нашем во дворце.

- Откуль?

- Да неужели паши к нашим не ездят? - говорит.

- А хто у нас наши есь? - муж отвечат.

- Да есь, бать, родимой брателко, может, и он приехал.

- А что, возлюбленная жона, брателко не здесь ли?

- Здеся,- говорит.

- Выводи.

Вывела она опеть его. Вот он об ручку здоровается.

- Здрастушь,- говорит,- любезный щурячок.

Зять у щуряка руку пожал - тот совсем и не слыхал; щуряк зятю руку пожал - у него из-за ногтей кровь подалась. На это он не осерчал.

Садит его за стол, с собой рядом. Закусывают, выливают, речьми занимаются.

- Куды ваша путь принадлежила, возлюбленной щурячок? - говорит.

- Моя путь принадлежпла,- говорит,- свою обручницу искать - от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер - сестру, от двенадцати бабушек - внучку, от трех матерей - дочь.

- Ох,- говорит,- возлюбленной щурячок, не видать тебе ее. Она уже посмотренна, и вечерка скоро будет.

Скорым шагом из-за стола выходит, благодаренье отдает, прошшается. Уходит. Вышел на широкий двор.

- Вот что,- говорит,- любезной зятенек! Даю я во твоем дворце пятно: если покрасет - не считай меня в живых, а если не переменится - ожидай, приеду.

- Слушаю приказ,- говорит,- возлюбленной щурячок.

И тем же поборотом садится на своёго доброго коня, ударяет о его круты бедра, бедра пробиват до мяса, мясо - до костей, кости - до мозгу.

Конь рассержался, от сырой земли отделялся; летел выше лесу стоячего, ниже облаку ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры реки хвостом устилал.

В путе-дороге навстречу богатырь Сокол Соколович. Разинул свою пасть, только хотел сглонуть... Сокол Соколович не быстер ли, да и то не поспел.

Завидет впереде золотой дворец. Прямо падат во дворец. Становит коня на становишшо, прямо ко белояровой пшенице. Стал он на крылечко, брякат во колечко. Выходит его меньшая сестрица. Отворила двери, увидала своёго брата и слезно всплакала.

- Ах,- говорит,- возлюбленной брат! Я сколько лет тебя ждала, насилу дождалась.

Берет его за праву руку, ведет во светлу-светлицу.

- Пойдем со мной беседовать...

Садит за столы дубовы, за скатерти щелковы, за всяки напитки, за ясвы за сахарны.

Покушал-попил, выходит из-за стола. Она золотой стул поддернула. Хотела только вестей спросить, не поспела.

- Возлюбленна сестра! Не можешь ли,- говорит,- запрятать от твоего мужа? Не знаю, как взглянется ему, что я во дворец к нему зашел.

Только она успела спрятать, Сокол Соколович надлетат над дворец. Хотел коня сглонуть - конь его ударил. Он улетил на три сажени и лежал три часа мертвой. Очувствовался, отряхнулся, на все четыре стороны оглянулся - не видал ли хто... Пособи бог во дворец добраться.

Заходит во дворец - зафуркал.

- Фу-фу! - говорит.- Русской коски не было, русска коска сама на двор пришла, русским духом запахло.

- Ах, возлюбленной муженек! Ты по Русе налетался, русского духу набрался и говоришь, что у нас русской дух есь.

Муж жоне поверил и стал ей свой обсказ обсказывать.

- Да,- говорит,- возлюбленна жона! Мы несколько лет живем, никакой зверь не пробегал тута-ка, никаки птицы не пролетали, никакой богатырь не проезжал. А сегодняшнего числа я видал чуду: проехал молодой вьюнош-богатырь. Но не столько красив этот богатырь, сколь красив его конь шестикрылой, шестиногой.

- Ах, ты, возлюбленной муженек!- говорит,- Да этот конь в нашем во дворце.

- Откуль?

- Да неужли наши к нашим не ездят? - говорит.

- Да хто жа у нас наши? - муж отвечат.

- Да есь у меня родимой брателко. Не он ли ехал?

- Да он не здеся ли?

- Здеся.

- Выводи его, пожалуйста, я без ума рад ему.

Вывела. Вот оне об ручки.

- Здрастушь, родимой щурячок!

- Здрастушь,- говорит,- родимой зятенек.

Схватались оне рука в руку. Хотел ешшо спроведать свою силу Сокол Соколович: пожал ему руку. Иван царской сын золотых кудрей и вовсе не слыхал. Ну, как он пожал руку у Сокола Соколовича - вся рука кровью взялась. На это он не осерчал.

Садит его за обед, рядом с собой. Стали выпивать, закусывать, речьми заниматься, разговорам.

- Куды же ваша путь принадлежила, любезный щурячок? - говорит.

- Наша путь принадлежила свою возлюбленную обручницу искать.

- Како названнё?

- От зари заря подсолнушна красота, от семи сестер - сестре, от двенадцати бабушек - внучка, от трех матерей - дочь.

- Ах! - говорит.- Тебе не застать ее: идет у них вечерка, идет она взамуж за Кашшея Бессмертного.

На это Иван царской сын золотых кудрей не уверился.

Выскакиват со скорой поспешностью из-за стола, отдает благодареньё. Прощается. Выходит на двор, провожат его зять. Он говорит:

- Даго жа пятно на вашем дворце, если покрасет пятно - не жди меня живым; если жа пятно не переменит цвет свой - я в обратный путь буду.

Садится на своего доброго коня, бьет о круты бедра, пробиват бедра до мяса, мясо - до коски, коски - до мозгу.

Конь рассержался, от сырой земли отделялся. Летел выше лесу стоячего, ниже облаку ходячего. Горы-лес промеж ног брал, быстры реки хвостом устилал. Налетел он на пастухов. Пастуха свиней пасут.

- Чьи пастуха эти? - говорит.

- Кашшея Бессмертного.

А перед вечер дело: загоняют они в свои гнезда овец. Он пособил, они благодареньё дали ему.

Дальше он проехал. Наехал па пастухов. Пастуха кур пасут.

- Чьи пастуха?

- А, проклятого Кашшея Бессмертного.

И тоже загоняют на седала о не могут загонить. Он пособил.

- А сам он дома ли?

- Нет, нету.

- Где?

- Па медной горе.

- Его невеста дома?

- Дома.

Распростился, поехал дале.

Приезжат Иван царской сын золотых кудрей к его ко дворцу золотому. Привязыват ко столбу коня, сам на крылечко стает, брякат во колечко.

Выходит его молода обручница. Пропустила его во дворец. А сама без ума вроде доспелась.

- Что моя молода обручница, где Кашшей?

- На медной горе.

- А что, поедем со мной?

- Поедем, если приехал.

Выходят из дворца и садятся на коня - в обратной путь отправились. И едут себе не хлеско: думают себе, что не догонит.

Потом пушшай же себе едут. Оставим Ивана царского сына золотых кудрей с его обручницой молодой. Возьмемся за Кашшея.

Прибежал Кашшей домой, хватился жоны (не венчались они ешшо) - жоны нету. Побежал к своему коню троеногому.

- Конь троеногой! бей в трои ноги, беги на гору, ворожи про мою жону - дома ли она.

Конь троеногой бил в трои ноги, бежал на гору, ворожил про его жону.

- Нету, - говорит, - Кашшей Бессмёртной, твоей жоны.

- Где она?

- Иван царской сын золотых кудрей увез ее.

- Можешь догнать?

- Не могу,- говорит,- так скоро.

- А как можешь догнать?

- А расчисти новины, распаши и носей новой хлебы, узорь и сними, измолоти, высуши и смели, и двенадцать ларь пива навари, и двенадцать печей хлеба напеки. И теперь,- говорит,- это съедим и выпьем. Тогда,- говорит,- садись - догоним.

И расчистил Кашшей новины, и распахал и посеял новой хлеб, узорил и смолол, и двенадцать ларь пива наварил, и двенадцать печей хлеба напек. Съели и выпили.

Сял Кашшей на своего троеногого коня. Поехали и догнали Ивана царского сына золотых кудрей. Схватал он сзади от зари зарю подсолнушну красоту, от семи сестер - сестру, от двенадцати бабушек - внучку, от трех матерей - дочь, свою обручницу. Потом стал биться с Иваном царским сыном золотых кудрей и похитил его - убил. Растерзал его, руки, ноги разбросал и куды голова, нуды ноги, куды ребра, все коски. Конь убёг.

Посадил свою невесту к себе на колени и поехал к себе во дворец. Приехали во дворец. Переночевали. Опеть пошел на медну гору.

Оставим жо опеть Кашшея Бессмертного и опеть же возьмемся за Ивана царского сына золотых кудрей.

Эти зятевья вышли из своих дворцов, взглянули на пятна. И собрались кучей един до одного и говорят:

- Ах, свояки! Должно быть наш щуряк Иван царской сын золотых кудрей не живой, петна покраснели. Полетимте его коски разыскивать.

Собрались и полетели.

Прилетели, где его кровь увидали. Увидали его кровь и давай его коски собирать: которой несет его руку, которой - его ногу, и собрали все коски. Собрали - сложили.

- Ну, чем же, свояки, мы его оживим? Беги Волк Волкович по мертву и живу воду, исцелять человека.

- Ах, свояки,- говорит,- мне не сбегать. Как бы не волчье не ср...нье, так он бы за горами был бы,- говорит.

И говорит своему свояку:

- Сокол Соколович! полетай-ко ты за мертвой и живой водой - ты легче всех.

Он отвечает имя:

- Ах,- говорит,- с этого испугу, с этой кручины я вапалюсь!

- Ворон Воронович, ты,- говорят,- полетай.

Полетел Ворон Воронович.

Летал-летал, увидал - на морё падло носит. Сял он на падло, проклевал дыру и залез туды. Падло это носило-носило, поднесло к острову, к лесу. В этом лесу, в тайге ворона парила; детей вывела - кормить нечем. Летала-летала, пищу искала и увидала возле берега эту падлу. И кричит своих детей:

- Харчь, харчь, харчь!

Дети услыхали, подбежали к этому падле. Ворона сознала, что в этом падле не просто, вороиенков отбросыват от этой дыры. Вороненки бегали, бегали - побежали к дыре. Ворон вороненка и схватал. От она и варевела.

- Брат, отпусти! Брат, отпусти!

- Нет, б...ь, ворона! Слетай по живу и мертву воду, тогды опущу, а так не опущу.

Ей деваться некуды. Выпросила у него пузырьки, подвязала под крылушки и полетила.

Летала-летала - прилетела на живу и мертву воду. Почерпнула в той пузырек и в другой. Летит назать. Отдает эти пузырьки ворону. Он схватил, а вороненка разорвал надвое.

Ворона пушше того закричала.

Взял он мертвой водой полил - он сросся; живой спрыскнул - он спорхнул, полетел.

Взял он пузырьки, подвязал под свои крылушки и полетел.

Прилетат к своим своякам.

Потом сприснули мертвой водой - тело щуряка наполнилось и срослось; живой водой сприснули - он вздрогнул; вдругоредь сприснули - он на ж..у сял; в третье сприснули - он на ноги вскочил.

- Фу! Как долго спал я,- говорит,- возлюбленные зятевья!

- Да,- говорят,- кабы не наши головы, ты вечно бы тут спал. Нихто, бат, твоих костей не нашел... Но, возлюбленной щурячок, куды жа у тебя путь надлежит? Где же у тебя твой доброй конь?

- Мой доброй конь в чистом поле, во широкой долине.

- Поедем к нам, живи у нас; никакой работой стеснять тебя не будем - гости.

- Нет,- говорит,- поеду свою обручницу сызнова разыскивать.

Свиснул, гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком. Бежит его конь - земля дрожит.

Распростился тогды со своими зятевьями.

- Что же, наш возлюбленной шурячок, как мы теперь сознаем, жив ли, нет ты будешь, коды никаких нятнов нам не оставил.

- Да,- говорит.

- Ну, прошшай жа,- говорят,- теперь навеки.

Распростились. Зятевья поехали во свои места. Он поехал опеть ко своей обручнице.

Приезжат в самые полдни. Кашшея Бессмертного нету - на своей на медной горе. Подъехал, коня поставил и прямо бежит во дворец.

- Что жа моя возлюбленная обручница, куда жа мы нынче девамся!..

- Вот что, мой возлюбленной обручник, ежли нам нынче ехать, он тебя вовсе похитит. А вот что мы лучше сделам: я у него стану смерть спрашивать. Да есть ли, нет ли у него смерть, спрошу я?

Он на это согласился. Взяла она, напоила, накормила и запрятала близко ко своей спальне, где им лекчи, чтобы он слышал.

Прибегат Кашшей ввечеру. Она доспелась весела.

- Ах, ты мой любезный женишок! Нынче мы будем вечно с тобой жить. Теперь Ивана царского сына золотых кудрей нету-ка, некому похитить меня. А ты своих тайностей не объяснишь.

- Я каки тебе тайности объясню? - он отвечает.

-Да, ты хоть свою смёрточку скажи мне, хоть бы па нее полюбовалась,- говорит.

- Фу, ты,- говорит,- баба, ты дура! Да ведь-ту веником метешь?

- Мету.

- Да ведь моя смерть в голике под порогом.

Она на то и положилась Пущай в голике. Утре встала, накормила. Он опеть полетил на медну гору.

Она онеть со своим обручником целый день приклаждатся.

Потом пошли к золотникам. Голик этот озолотили, взяли полтинушную свечу и голик этот под Святы поставили. Как ему прийтить, она засветила свечу и встала середи дворца. Он отворил дверь, а она чепыжке богу молится. Заходит.

- Ты чего это делашь? - говорит.

- Да чего делаю - твою смертошку озолотила, под Святы поставила - на нее и молюсь, чтобы ты меня любил да долго жил, хлебом кормил.

- Ах, ты, баба-дура! Волос долог, да ум короток. Правду и есь говорят: "собачье г..о, что бабий ум", и то собачье г...о бабий ум перетягиват. Положу ли я смерть свою в голик: голик рассыплется, моя смерть уйдет, потерятся.

Она в слезы ударилась.

- Да, так ты со мной живешь неправдой, тайность свою не объясняшь.

Потом в ночь лежит кручинна. Как он ее обнять - она головой вертеть.

- Ах,- говорит,- баба, ты дура! Моя смерть у быка у Пестеревского (большой такой), у быка в правом рогу,- говорит.

Переночевали ночь. Поутра встала она, накормила его. Он опеть отправлятся на медну гору.

Она пильщикам приказала рог отпилить, послала к золотникам рог этот, озолотила; опеть поставила под Святы. Взяла рублеву свечу. Как ему прийтить, среди дворца стала, давай чепыжке молиться.

Заходит он во дворец - она богу молится.

- Что, милка моя, делашь? - говорит.

- Вот, любезный мой, чего я делаю - твою смертошку укрошаю; все чтобы ты век дома жил да меня поил- кормил.

- Ах, ты, баба-дура! Волос долог, а ум короток: бабий ум, что кобылье г...о, и то оно перетягат. Ну, положу ли я свою смерть к быку в рог - бык пропадет, и должна моя смерть пропасть.

Она старе, того тошнее заклыктовала, завыла. Он попросил у ней ужинать. Она на стол становит, сама слезьми заливатся и уняться не может, не сяла с ним ужинать. Он просит по-всяко.

- Нет,- говорит,- не сяду, ты со мной неправдой живешь, никаку тайность не объяснишь...?

Oн из терпленья вышел.

- Ну, уж, моя возлюбленна невеста, скажу уж истинную правду: моя смерть за петь морей, за петь земель - есь Микольской остров. На том на острову есь Микольской бык, в этом быке есь,- говорит,- ящик, в том ящику есь коробка, в этой коробке есь ушкан, в этим ушкане есь утка, в этой утке есь яйцо, в этим яйце моя смерть,- говорит.

Тожно ей легче палось. Улеглись на спокой. Иван царской сын золотых кудрей все это слышал.

Поутру встали, Кашшей позавтрикал и опять убрался на медну гору. Вывела она своего обручника.

- Слышал,- говорит.

- Слышал.

- Ну, так отправляйси туды; если можешь этого быка своевать, тогды и смерть возьмешь.

Конь его был отпущен.

Напоила, накормила она его, в котомочку положила, чего ему надо было. Отправился он. Свистнул, гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком. Бежит его молодецкий конь. Берет коня за повод, садится на вершну. Отправлятся в чистое поле.

Стал проезжать все реки, земли и моря. Увидел в одном месте колоду. Колода эта с обех краев горит. Круг колоды лиса бегат, завыват.

- Что жа это круг колоды лиса бегат? Что-нибудь да есь в колоде.

Подъежжат к колоде, разворачиват колоду, а у ней тут гнездо - дети. Взял это гнездо со всем с дитям, отташшил от огня.

Эта лиса русским языком ответила:

- Иван царской сын золотых кудрей, за твои труды гожусь во всяко времё.

Уехал он вперед от нее. Наехал на дуб. Дуб этот с обех боков горит, а круг этого дубу соколица летат, слезно убиватся и громким голосом наговариват.

- Чего-нибудь да у ней, у соколицы, да есь?

Подъехал к дубу, посмотрел - у ней на вершине

гнездо есь. Взял это гнездо снял, от огня отташшил. Она русским языком отвечат:

- Иван царской сын золотых кудрей, гожусь тебе во всяко времё.

И доежжат oн до моря. У моря лежит рыба большая - щука, валом ее выбросило.

- Давно я щучьего мяса не ел, хоть поем.

Она взмолилась русским языком:

- Ах, Иван царской сын золотых кудрей! Нe режь меня, опусти меня в море, я гожусь тебе.

Он ее бросил в море. Поплыла она через море.

Он перелетел на этот на Микольской остров. Видит - бык летит на него, сбости хочет. Вот он схватился и давай воеваться, давай воеваться. Нет-нет, его опружил, своротил. Брюхо распорол, ящик вынял. Ящик изломал, коробку вынял. Коробку изломал, стал отворять - ушкан был, да убежал.

- Вот нынче я,- говорит,- пропал... Где ушкана найду?

Проговорил речь, глядит - лиса ушкана в зубах несет.

Взял ушкана из зубов - утка выпорхнула, улетила...

- Не мне поймать! Где я утку поймаю?

Только проговорил речь - соколица утку несет.

Брюхо распорол,- у утки яйцо окровенилось. Пошел

на море яйцо обмывать. Катал, катал в воде - яйцо из рук катнулось и в море укатилось.

- Ну, нынче я,- говорит,- пропал... Как я яйцо из моря достану?

Глядит - щука к берегу подходит, рот разинула, яйцо в роте. Взял он яйцо из рота, положил в карман.

Кашшей Бессмёртный захворал, в постелю лег.

Сял он на своего доброго коня,ударил о его бедра,пробивал бедра до мяса, мясо - до коски, коски - до мозгу.

Конь рассердился, в один час прилетел в сад Кашшея Бессмёртного. Заходит он во дворец - Кашшей в худых душах.

- Эх,- говорит,- брат-брат, бери свою абручницу, только меня живого оставь!

- Нет,- говорит,- идолишшо проклятое! Ты много меня оставил живого...

Положил яйцо середи дворца, молотом ударил яйцо, разбил, и у Кашшея жизнь кончилась.

Потом взял свою обручницу, вывел его коня. Потом дворец зажег со всех четырех сторон. Сгорел, доспелся пепелком. Он взял пепел, развеял. Потом сяли на коней, поехали. Приехали к своим затевьям - тут погостили, погуляли. Забрал он зятевей и сестер о собой, поехал к себе домой, до своего места.

Приехали в свое место. Отец-мать померли, а на царстве Иван Кошкин сын.

Сердцо снова рассердил - как он через свово брата страдал. Схватил за одну ногу и за руку - раздернул. Сам сял на царство. Потом собрал хор, стал свадьбу заводить, к венцу снаряжаться; оввенчались и потом пир на весь мир сделали.

И я там был, водку пил, только по усу текло, а в рот ничего не попало. Пришел я оборванцом, надели на меня зеленый кафтан и дали мне блин, который три года в п...де гнил. И дали мне ледяшную кобылу и дали мне гороховую узду. Я сял на эту кобылу да но городу и поехал. Челядь кричит - синь да хорош, а я думаю: скинь да положь. Взял, кафтан снял да положил. Стал город проезжать, за городом баня горит. Я поехал на пожар, кобыла-то у меня растаяла на пожаре, узду-то я на огород повесил. Потом сказка кончилась, и я остался ни при чем. Служил-служил и не выслужил ничего.