Андреев Н.П. и сказки Абхазии

Публикуемые в настоящей книге переводы 97 сказочных текстов заимствованы из сборника, подготовленного для печати в Сухуми еще в 1939 г. известным фольклористом Н. П. Андреевым (1891-1941). Общие соображения Н. П. Андреева о состоянии и задачах сказковедения того времени, а также специальные наблюдения над текстами сборника были изложены в кратком предисловии и более обширном введении, оставшимися в рукописи.

0.1. В настоящем сборнике эти весьма интересные статьи П. П. Андреева не публикуются в связи со значительным увеличением за последнее тридцатилетие информации о повествовательном репертуаре народов Кавказа.

0.2. Н. П. Андреев, бывший учеником выдающегося рассказоведа В. Н. Андерсона (1885-1968), стал первым научным комментатором советских сказочных сборников. Ценное начинание Андреева оборвалось с его безвременной кончиной в блокаду Ленинграда в годы Великой Отечественной войны.

После длительного перерыва начинанию Н. П. Андреева была дана вторая жизнь в серии "Сказки и мифы народов Востока", публикуемой Главной редакцией восточной литературы издательства "Наука", путем составления типологического анализа сюжетов к сказочным сборникам.

К сборнику абхазских сказок Н. П. Андреев, насколько известно, не смог или не успел составить указателя сюжетов. Поэтому указатель составлен заново по методике, разработанной В. Н. Андерсоном и Н. П. Андреевым.

1. Н. П. Андреев внес громадный вклад в советское рассказоведение. Прежде всего он решительно опроверг вульгаризаторские утверждения, бытовавшие в 30-е годы, будто советскому человеку, строителю нового общества, не представляет интереса знакомство с "преданьями старины глубокой". Н. П. Андреев отмечал живое, реалистическое начало, лежащее в основе сказочной фантастики, усматривая эстетическую ценность сказки, как и всякого произведения словесности, в ее отношении к действительности.

1.1. В настоящее время исследователи рассматривают так называемые топосы как устоявшиеся традиционные словесные штампы, а вовсе не как подлинное описание пейзажа или непосредственное выражение чувств. Неправомерно расценивать пользу или вред сказок, отвлекаясь от этой специфики сказочных топосов. Это учитывал Н. П. Андреев, формулируя свои высказывания о сущности сказки.

2. Нельзя, на наш взгляд, сводить эстетическое значение сказки, как и другого произведения словесности, к ее неповторимости, национальной уникальности.

Никак не следует недооценивать эстетического значения повторяемости и стереотипов, международных "клише", которыми так изобилует фольклор, памятуя, что подобная недооценка часто исходит из поисков в сказке некоей гипертрофированной "национальной самобытности", оказывающейся на деле лишь порождением концепций "национальной исключительности".

Что же касается выявления подлинного национального своеобразия, и частности в фольклоре, то научный подход требует изучения национальных черт его как исторически конкретной формы выражения общечеловеческих, интернациональных закономерностей, что и делает столь необходимым сравнительно-исторический анализ "штампов", "сюжетов".

2.1. Определенные общности и расхождения международных сказочных текстов с записями сказок, произведенными как у абхазов, так и у соседних народов, важны именно потому, что открывают исследователям картину географии и истории мирового культурного процесса, путей контактов между народами.

2.2. Н. П. Андреев различал разные уровни сходства, а стало быть, И оригинальности. В силу этого он допускал разные причины сходства для разных уровней содержания, таких, как мотивы, эпизоды и сюжеты, а также для некоторых стилевых особенностей, например начала (зачина), окончания (концовки) повествования.

Этот строго дифференцированный подход к проблеме сходства сказок у разных народов был воспринят Н. П. Андреевым от В. Н. Андерсона и развит в свете концепции "исторической поэтики" А. И. Веселовского. Некоторый отход от географо-исторической школы наметился у Н. П. Андреева при социологической и психологической интерпретации известного своеобразия абхазских сказок.

2.3. Н. П. Андреев отметил отличие абхазских вариантов от известных ему сюжетов в русских сказках. Как следует из предлагаемого нами анализа, эти отличия сводятся к региональному своеобразию репертуаров, объясняются конкретно-историческими причинами, но отнюдь не этническим, мнимым "национальным духом".

2.3.1. Состав более старого слоя абхазского сказочного репертуара обнаруживает общность с повествовательным репертуаром Западной Грузии и балкаро-карачаевского региона. Эту общность У. Мазинг считает возможным возвести к XI-XII вв. и связать с историей расселения кыпчаков - печенегов в этом регионе.

Более поздний слой имеет выраженное сходство с кабардино-адыгейским репертуаром, например, в таких чертах, как смещение пропорции микромотивов, внешний облик персонажей, культ мелких князей и т. п. Этот процесс уже около 1860 г. привел к разложению многообразия сказочных сюжетов, так как все персонажи (и даже антагонисты) стали однообразны. Длительные культурные сношения абхазов с черкесами и кабардинцами не внесли заметных изменений в состояние сказочного репертуара, сложившегося здесь к началу XX в. и дошедшего до наших дней.

Проблематична общность сказочного репертуара абхазов с осетинами и кабардинцами.

В условиях географически и исторически складывающегося и меняющегося многоязычия населения Кавказа связи повествовательного репертуара, языковой характер перехода (и, конечно, перевода) сюжетов вызывают большой научный интерес, поскольку именно в сказочном репертуаре отражена высокая степень культурной общности народов Кавказа.

3. Критерием ценности произведения словесности, бытующего преимущественно устно, некоторыми исследователями признается его популярность, широта распространения. Как показатель фольклорности популярность при отборе материалов для обнародования в репрезентативном сборнике практически, бесспорно, верна. Однако теоретически популярность, будучи в конечном счете количественным признаком, никак не может быть однозначно определена как эстетический критерий качества, если не следовать консервативно-романтической по своей сути концепции "народного духа" как высшего универсального внеисторического и надклассового критерия, arbiter elegantiarum искусства.

3.1. Н. П. Андреев уделил несколько строк простому перечислению народов, знакомых с сюжетом сказки № 71, известной под названием "Сказка о царе Салтане" (АаАн 707). Этим ученый вовсе не демонстрировал свою эрудицию, а хотел, во-первых, показать целесообразность международных указателей сюжетов и, во-вторых, доказать эстетическую ценность столь популярного сюжета.

3.1.1. Если в первом с ним согласны теперь все рассказоведы (и мы сочли уместным значительно удлинить документацию популярности сюжета), то со вторым выводом они могут и не согласиться: ведь эстетическая ценность не может быть измерена числом потребителей.

3.1. 2. Объективное, научно-эстетическое осмысление фольклора - дело столь сложное, что можно усомниться, сохранится ли такая проблема до тех пор, когда будут выработаны объективные методы оценки, чему сильно препятствует приверженность эстетов "романтической школы" к социально недифференцированному "народному вкусу".

3. 2. Как бы там ни было, но определение хотя бы степени оригинальности и популярности фольклорных текстов до их выпуска в свет предполагает проведение сравнительного анализа многочисленных пересказов ряда произведений словесности. И этот труд имеет неоспоримое филологическое и познавательное значение, совершенно независимо от целей эстетической оценки. Результаты кропотливых разысканий; изложенные в виде типологического анализа, позволят установить место каждого абхазского текста в мировом, и в особенности в кавказском, повествовательном репертуаре.

4. Н. П. Андреев искал путей к социологическому осмыслению сказок. Казалось, что социальная идеология лежит на поверхности содержания -в классовой или сословной принадлежности персонажей и их перипетиях по ходу сюжета, "конфликтах". Углубленные исследования показывают, что социальные атрибуты действующих лиц сами по себе имеют ограниченное значение в идейном содержании произведений словесности, и особенно применительно к оценке их пересказов.

4.1. В целом в сказках наблюдается идеализация местных князей, их набеги на соседей не воспринимаются как реальный конфликт. При всей социальной схематичности действующих персонажей их судьба изображена обычно как индивидуальная, но отнюдь не выражает особенностей социальной группы, как это представлялось вульгарным социологам.

4.2. Нет ясной корреляции между социальным обликом персонажей И идейным содержанием и тем более воздействием произведения на слушателя и читателя.

5. Велик соблазн истолковать содержание сказок психологически, И в частности интерпретировать своеобразие отдельных текстов как выражение психических особенностей целого народа, т. е. социально-психологически.

В настоящем сборнике нетипические элементы встречаются довольно редко: они обнаружены в текстах № 3, 4, 15, 18, 23, 25, 36, 46, 50, 73 и 79. Природа этих нетипизуемых элементов содержания, видимо, неоднозначна. Между тем именно эти не типические, плохо укладывающиеся в русло сюжета черты содержания должны якобы отражать типические свойства психического уклада целого народа!

5.1. Такой подход предполагает, во-первых, прямую зависимость содержания произведения (даже текста пересказа) от психики (его творца или даже пересказчика), а именно от психики и характера народа, на языке которого запись сделана, и, во-вторых, наличие у каждого языкового сообщества мнимой неповторимой общности оригинального характера, психического уклада, стремящегося найти свое выражение в любой детали культуры.

5.1.1. Эти предпосылки, также восходящие к консервативно-романтической концепции о творце любого искусства как об "оригинальном гении" и отчасти - к идеалистическому представлению об исконности этнических или национальных образований, каждое из которых наделено творцом оригинальным характером, - никогда не были научно доказаны.

5.1.2. Тем не менее психологическое, даже психиатрическое (во фрейдистском духе) истолкование сказок имеет почти вековую летопись, богатую догадками и заблуждениями.

5.2. Предположение, что специфика национального характера сказывается в текстах, в действительности в своей основе лишенных национальной специфики, не может быть исходным пунктом анализа.

Местное своеобразие кроется не в самом сюжете, а в степени его распространения в репертуаре, в соответствии с его географией, и потому не может вызывать сомнений мысль о том, что сказочный материал наименее пригоден для характерологических, этнопсихологических целей.

5.2.1. Как легко впасть в заблуждение при психологическом толковании фольклорного текста, видно из следующего примера.

Н. П. Андрееву казалось возможным на основе (весьма сомнительных) текстов № 48 и 62, сличенных с западноевропейскими вариантами, написать: "Абхазский народ придает уму большее значение, чем судьбе". Такой вывод был бы методически спорен, даже если бы нам теперь не было известно, что в этом отношении абхазские варианты мало отличаются от многочисленных других восточных пересказов старинной притчи, не говоря уже о том, что в оценке ума и судьбы рассказы в Абхазии противоречивы, как пословицы и поговорки, бытующие у каждого народа.

6. Более прав был Н. П. Андреев, отметив романтический характер абхазского сказочного репертуара, представленного в этом сборнике, считая это общекавказской чертой. Однако и это объясняется скорее литературно-исторически, нежели социально-психологически. Это связано в значительной степени с текстуальной историей, а именно с лубочным состоянием ближайших источников, и (в меньшей мере) со вкусами абхазских собирателей и переводчиков. Отсутствие ранней письменности на абхазском языке, с одной стороны, и книжный характер изустно бытующей словесности у абхазов - с другой, указывают на генетические связи абхазского сказочного репертуара в целом.

7. Н. П. Андреев, в молодости участник марксистского кружка, считал собирание и изучение народного творчества делом народным и революционным, достойным поощрения в советскую эпоху. Пренебрежительное отношение к фольклору, даже нарушение некоторых документационных правил представлялось Н. П. Андрееву не просто вредным, а даже преднамеренно антинародным актом.

То, что национальный подъем во многих странах действительно находил себе выражение в повышенном интересе к фольклору, неоднократно отмечалось историками культуры. Критики фольклора соответственно не раз подвергались критике за "барское", пренебрежительное отношение к народному творчеству. Но нельзя не отметить И другое. Культивирование фольклора, его идеализация наблюдаются и в обстановке, довольно далекой от революционности. Если обращение к фольклору в определенных исторических условиях, например в Абхазии XIX в., может расцениваться как проявление революционного, точнее, демократического настроя, то это никак не может означать, что фольклоризм всегда и повсеместно служит лишь прогрессу. Анализ данного общественного явления, как и других социальных феноменов, требует диалектического подхода.

Став делом социалистического культурного строительства, как к этому стремились фольклористы после революции, издание сказок тем самым оказалось объектом и орудием классовой борьбы, в том числе И в руках антиреволюционных элементов. Естественно настороженное отношение фольклористов к содержанию публикуемых сборников и, в частности, к подлинности текстов.

7.1. Для Н. П. Андреева, высоко оценивающего дух народного творчества, критерий научности публикации сказок совпадает с требованием подлинности текста. Н. П. Андреев считал всякую фальсификацию И ее источник - национализм - вредными для науки, и в этом мы не можем не согласиться с ним.

7.2. Для подлинного демократизма Н. П. Андреева показательно то, что он отдавал предпочтение "случайным" текстам, записанным от разнообразных рассказчиков, а не записям со слов единичных мастеров-сказочников, как это делали многие его современники и сотрудники.

Это примечательное расхождение бросает яркий свет на роль рассказчика в понимании ведущих советских фольклористов. Оппоненты Н. П. Андреева предпочитали иметь дело с "экспертами", с просвещенными "представителями" народа, полагая, что их устами глаголет народ. Между тем Н. П. Андреев стремился услышать многоликий народ в его многогласии. Он, видимо, отказывал кому бы то ни было в праве единолично "вещать" от имени народа и довольно скептически относился к культу сказителя, к ценности единичной, пусть и высокохудожественной записи с его слов. Это отношение Н. П. Андреева, вероятно, и определило состав предлагаемой книги.

7.3. Н. П. Андреев стремился включить в сборник записи, сделанные по возможности от большего числа рассказчиков, что в принципе повышает репрезентативность коллекции. Однако он не был уверен в том, что каждый из подготовленных к изданию текстов, доступных ему лишь в русских переводах, отвечает тем высоким требованиям подлинности, которые он предъявлял.

Сомнении Н. П. Андреева подтвердились. Наш анализ вскрыл произвольный характер ряда элементов во многих текстах. С точки зрения таких ученых-фольклористов, как Н. П. Андреев, "искаженные" тексты вообще не заслуживают публикации вследствие их недостаточной подлинности. Но это подкупающее суждение уязвимо.

8. История сохранности и изменений произведений словесности бывает во все века и на всем пути их миграции весьма своеобразной и весьма важной для филологов. Однако особенно поучительной эта история становится на конечном этапе устного бытования, т. е. когда произведение включается в книгу для чтения. Именно этот процесс, как И последующая книжная история фольклорного сборника, может быть исследован не только в текстологическом, но и в социально-психологическом отношении.

Внимания ученых заслуживает не только рассказчик, со слов которого сделана запись произведения (автором которого он заведомо не является), но и сам фольклорист, оставивший ее для потомства. Литературоведам уже давно пора обратить внимание не только на отдельных создателей сборников фольклора (в оригинале и тем более в переводах), но и на весь этот жанр и на его читателей как на сложное явление советской и мировой культуры.

8.1. Если искажения в устной передаче остаются и теперь предметом внимания фольклориста, то изменения текста, появляющиеся в процессе перевода и публикации, должны стать и уже становятся объектом исследования литературоведов, историков культуры.

Предлагаемый сборник в целом, анализ составляющих его текстов, в особенности № 8, 11, 13, 14, 19, 25, 27, 29, 32, 36, 38, 40-45, 48, 60, 62, 63, 65, 68, 73, 79-84, 91 и 96 вследствие их произвольных отклонений от нормальных версий, могут служить превосходным материалом для подобных исследований.

9. Сборник абхазских сказок, предлагаемый русскому читателю, тысячекратно превышающему по численности слушателей или возможных читателей оригинала, представляет собою важный документ не только абхазской словесности, но и русской, советской литературы.

Н. П. Апдреев тридцать лет тому назад считал, что этот сборник "позволяет нам заглянуть в древнейшие эпохи человеческой истории". Теперь же можно добавить, что книга позволяет заглянуть и в не менее интересную область - абхазское рассказоведение первой трети XX в.

Исидор Левин