5. СМЕРТЬ ВАНТИАНА

Еще не наступил рассвет, когда Ленгконг-Вуайя достиг горы Келабат.

Небо становилось все яснее. Ветер стих, прекратился дождь.

Разошлись тучи, и появилась блестящая, сверкающая луна; она улыбалась, совсем как человек, и ее улыбка радовала сердце нашего героя, который смело шагал вперед, несмотря на опасности, подстерегавшие его на каждом шагу.

Одежда Ленгконга промокла насквозь, но он не ощущал холода; он шагал, распевая про себя песни своих предков и прося их помочь ему в его трудном деле.

Ленгконг-Вуайя шел очень быстро: расстояние, которое человек обычно проходит за пять дней, он преодолел за полночи; казалось, будто его нес на себе какой-то быстроногий великан или за спиной у него выросли крылья. Ленгконг был хорошим охотником, часто и подолгу бродил по лесам, поэтому ступал он сейчас так легко, что ни одна веточка не хрустнула под его ногами.

Вдруг послышались какие-то непонятные звуки: это дождевые капли падали на землю с листвы деревьев; их было миллионы, и они, словно драгоценные камни, переливались под лучами яркого лунного света.

Улыбнулся Ленгконг-Вуайя, восхищенный красотой этого зрелища, и подумал, что здесь, в лесу, так же прекрасно, как в раю: дрожавший воздух был полон сверкающего мерцанья небес, а с веток, струясь, стекали золото и бриллианты.

Чем ближе рассвет, тем веселее пересвистывались птицы, тем радостнее становилось на душе у Ленгконга.

Справа от него неподвижной громадой темнела гора Келабат, как старый раджа, спокойно спящий в своей опочивальне. А вокруг — мелкие капельки росы на листьях деревьев вспыхивали под лунными лучами; мелькали, перемежаясь, полосы света и тени, и от этого лес беспрестанно менял свое обличив, как меняется выражение лица у человека, погруженного в глубокое раздумье, полное то грустных, то веселых воспоминаний...

Как красиво, куда ни посмотри! Небо совсем посветлело, и луна, поблекнув, исчезла где-то у горизонта; темнота в лесу начала быстро рассеиваться; легкие облачка, скучившиеся на востоке, озарились нежно-розовым цветом. Наступил рассвет, и еще чудеснее стало кругом.

...Было уже не меньше шести часов утра, а солнце, скрытое горой Келабат, все еще не показывалось.

Несмотря на то, что Молодой Воин давно находился в пути, он чувствовал себя совсем бодро, и, как настоящему сыну природы, ему захотелось громко запеть, чтобы, подобно птицам, выразить в песне радостное возбуждение, которое переполняло все его существо. Но едва он раскрыл рот, как подумал, что петь, пожалуй, не следует: поблизости могут быть враги...

Ленгконг ускорил шаги... Прошло еще около получаса. Он спустился в долину, ведущую на север, и здесь впервые упал на него луч солнца, которое выглянуло наконец из-за вершины горы Келабат.

Все выше поднималось солнце, и лучи его быстро высушили одежду Ленгконга. Достигнув побережья моря, Молодой Воин остановился, чтобы утолить голод, который уже давно давал себя чувствовать, раскрыл мешочек с провизией и с аппетитом поел.

«Пока еще не встретил я неудачи на своем пути», — подумал он и потихоньку запел:

 О мать! Посмотри на эту птицу, 
 Что скачет на ветке фруктового дерева. 
 «Эй, кто ты?..» 
 «Человек с Запада, друг мой!»

О чем поет Ленгконг-Вуайя? Зачем он обращается к своей матери, будто зовет ее, просит помочь ему в чем-то? Разве пристало такое отважному воину?

Не в этом дело! Просто ему захотелось петь, а в те далекие времена почти все песни начинались обращением к матери. В песнях люди пели о том, что они видят. А Ленгконгу-Вуайя показалось, что на дереве прямо перед собой, видит он большую птицу, дикую лесную курицу.

 «Эй, кто ты?..» 
 "Человек с Запада, друг мой!"

Нет, здесь у него нет друзей. И Ленгконг-Вуайя обращался в своей песне к птице не как к другу, а как к врагу, который идет с Запада, как к подлому убийце, с которым он должен расправиться.

Когда воин закончил петь, он действительно увидел птицу. Быстро схватив камень, Ленгконг-Вуайя метнул его и перебил ей крыло. Она затрепетала, подпрыгнула несколько раз на ветке и упала в густой кустарник, а он подбежал к ней, взял ее в руки и, улыбаясь, заговорил:

— Ты повстречалась мне на пути как враг, которого я ищу. Но не думай, что я желаю твоей смерти. Я не злодей, не убийца, я хочу только приручить тебя Ты должна повиноваться мне, но если ты вздумаешь убежать, я сверну тебе шею. Как легко я отнял у тебя твою силу, так же легко расправлюсь я с врагами. Не рвись, не пытайся освободиться из моих рук, не то тебе придется проститься со своей головой!.. Ну вот ты и успокоилась. Теперь я отнесу тебя к себе домой.

Твои шпоры длинны и остры, как у петуха. Это, конечно, красивое и острое оружие, но ты не должны применять его против меня... Подожди-ка, ведь мне нужно продолжать свой путь, и я не могу сейчас нести тебя с собой... Ты лучше побудь пока здесь. Хорошо, что я поймал тебя около этого фруктового дерева — ты не умрешь с голоду. Но если ты убежишь отсюда, я буду тебя искать и когда снова поймаю — убью!..

Как безумный, разговаривал Ленгконг-Вуайя с этой птицей, словно перед ним был человек. Он думал в это время о предстоящей встрече с врагом и теперь как бы бросал ему смелый вызов.

Вдали виднелась гора Келабат. Окруженная легкими сверкающими облаками, вершина ее блестела под яркими лучами утреннего солнца, как позолоченная.

Со стороны моря смутно доносился глухой ропот прибоя. «Как странно! — с изумлением подумал Ленгконг-Вуайя, подойдя ближе к берегу. — Море как будто сердится, а земля улыбается!..»

На гребнях бурлящих волн — седая пена: кажется, что по всей поверхности моря плывут разбросанные кем-то букеты жасминов. Но когда смотришь в необозримо раскинувшуюся даль водных просторов, белый цвет постепенно сменяется синим, а небо словно приближается к воде и на горизонте почти сливается с морем — их разделяет лишь узенькая светлая полоска.

Все больше сердятся высокие пенистые волны, с шумом гонятся друг за другом, и перед взором человека как бы волнуется океан белоснежного хлопка.

«У моря такой же злобный и жестокий вид, как у наших кровожадных врагов,— подумал отважный Ленгконг-Вуайя. — Но я не вижу ни одной их лодки, наверное, они боятся теперь плавать здесь. Ну что ж, если они появятся, то быстро узнают мою силу!..»

Он внимательно осмотрел свой длинный меч, круглый щит и острое копье.

— Меч мой, ты жаждешь напиться вражеской крови, ждешь, пока я напою тебя досыта. Твое блестящее тело широкое и длинное, а кто велик ростом, тот много пьет и ест. Но успокойся, скоро ты утолишь и жажду и голод!.. Хэй, копье мое, мала твоя головка, но тело твое еще больше, чем у меча, и ты готов впиться в туловище врага. Подожди немного, насытишься и ты!.. Щит мой, я знаю, ты не обесчестишь меня. Кровь проклятых убийц будет бить из их ран струей и стекать по тебе на землю. Будь же мне верным защитником! Ты крепок, как камень, потомок черного дерева, раджи всех деревьев. Докажи, что ты достойный внук своих славных предков. Мы оба с тобой потомки раджей... О нет, нас не двое, нас четверо: ты, меч, копье и я!

Сказав это, Ленгконг-Вуайя принялся танцевать, воинственно потрясая своим оружием.

Неожиданно где-то рядом звонко запела маленькая птичка:

— Дуи, дуи-и-ит, дуи-и-и-и-ит...

— Ага, это хороший признак! — сказал он себе, перестав танцевать. — Птичка кого-то увидела. Наверное, ко мне подбирается дикий кабан.

Но не кабана хотелось ему встретить и заколоть, а врага.

«Я должен быть настороже», — подумал Ленгконг-Вуайя. Затем он внимательно осмотрелся, спрятался в зарослях кустарника и притаился там, застыв в ожидании, весь обратившись в слух.

Послышался треск сухих веток.

Но это не были шаги человека, — через лесную чащу в поисках пищи пробирался келават.

— Ты не тот, кого я сейчас ищу, — сказал Ленгконг и, выйдя из-за кустов, продолжал свой путь.

...Вдали, между деревьями, показался вьющийся дымок, и до слуха Молодого Воина донеслось нестройное пение петухов — верный признак близости человеческого жилья. Он пошел еще медленнее и осторожнее, скользя по лесу бесшумной тенью. Но вот он остановился, провел рукой по своему лицу и телу и вдруг... исчез, словно растворился в окружающей его природе.

Теперь Ленгконгу казалось, что он стал легким, как перышко. Быстро вскарабкался он на высокое дерево, чтобы взглянуть, нет ли вблизи людей, и увидел пламя костра, разложенного на большой поляне. От него-то и поднимался дым.

Недалеко от костра Ленгконг увидел человека, который, беспрестанно наклоняясь, рвал сухую траву для костра — словно кланялся земле.

Ленгконг-Вуайя поспешно спустился с дерева и направился прямо к поляне.

Прошло совсем немного времени, а он уже приближался к незнакомцу, по-прежнему занятому своим делом; однако тот все равно не мог бы увидеть Ленгконга. Тогда Ленгконг еще раз провел рукой по своему телу и вновь стал видимым.

Заметив человека, который так неожиданно оказался рядом с ним, незнакомец вздрогнул.

— Кто ты? — спросил он на своем языке, поднимая лежавшую около него на земле мотыгу и с вызовом глядя на вооруженного с головы до ног Молодого Воина.

— А ты кто? — спросил Ленгконг-Вуайя на языке этого человека. — Ты из тех, кто пришел на нашу землю, чтобы грабить и убивать?

— А-а, сын горы Келабат? Я вижу, ты собрался убить меня. Знаешь наш язык и притворяешься, будто ты тоже из нашего племени. Хочешь обмануть меня, хочешь, чтобы я поверил, что передо мной не враг, а друг?..

— Друг?! Ты слишком хорошо думаешь о себе, подлый убийца!

— Ты узнаешь сейчас силу моих рук, проклятый кела-ват, потомок свиньи! — гневно вскричал противник Ленг-конга-Вуайя, замахиваясь на него мотыгой.

— Замолчи! — спокойно ответил Ленгконг-Вуайя.

— Да ты знаешь, с кем ты говоришь? Я — Вантиан, вождь тех, кто пришел на эту землю! Я привел их сюда!

— Не может быть. Куда тебе! Ты больше похож на петуха без шпор, бессильного, как дохлая курица!

— Ты еще смеешь оскорблять меня! Несчастный келават! Хотя ты и увешан весь оружием, я размозжу тебе голову этой мотыгой! — крикнул Вантиан и угрожающе шагнул вперед.

— Не горячись так, хэй, вождь негодяев! Если я кела-ват, то ты просто червяк, и не забывай, что келавату ничего не стоит раздавить червяка!

— Если ты думаешь, что всякая проклятая свинья может встать на моем пути и безнаказанно оскорблять меня, Вантиана, который уничтожил уже немало таких свиней, как ты, — на, получай!..

И, размахнувшись, Вантиан с силой обрушил хвою тяжелую мотыгу на Молодого Воина, стремясь проломить ему голову.

Но Ленгконг-Вуайя сумел отразить этот страшный удар, с быстротой молнии подставив свой меч, и мотыга, переломившись, отлетела в сторону. В руках врага остался лишь обломок палки. Вспыхнуло гневом лицо Вантиана: то, что он стал теперь безоружным, привело его в еще большую ярость.

— Что, гнусный червяк, теперь ты испытал силу кела-вата? — спросил Ленгконг. — Не советую тебе больше дразнить свиней. Если б я был таким же подлецом, как ты, я мог бы сейчас убить тебя!

— Конечно, ты можешь это сделать. Но так поступают только бесчестные люди! Безоружного человека...

— Возьми свое оружие, — прервал его Ленгконг-Вуайя, — и тогда мы опять померимся с тобой силами;

— Хорошо! — ответил тот. — Но у меня есть только меч и щит, а у тебя еще и копье. Брось его!

Ленгконг-Вуайя отбросил свое копье в сторону и сказал:

— Ну, быстрей бери свое оружие!

— Оно лежит в моей хижине.

— Так принеси его оттуда. Да поторопись!

— А ты жди меня здесь.

— Ты не вернешься сюда, подлый трус. Мы пойдем вместе.

— Нет, я пойду один.

— Ха-ха-ха!—рассмеялся Ленгконг-Вуайя. — Ты хочешь провести меня, позвать на помощь своих воинов? Так слушай, мерзкий червяк и бродяга, если ты сейчас же не пойдешь за оружием, я отрублю тебе голову. Ты задумал обмануть меня, а еще называешь себя вождем!.. Если желаешь, я дам тебе свое оружие,

— Нет, оно не заменит моего.

— Тогда иди за своим!

— Я думал, что воин горы Келабат достаточно смел, чтобы остаться здесь одному, не боясь...

— Довольно! Ты просто хочешь убежать, чтобы спасти свою шкуру. Но ты не обманешь меня! Беги к своей хижине, слышишь, вождь убийц. Ты должен подчиняться мне, как собака, иначе я убью тебя!

Вантиан действительно старался затянуть время, надеясь на помощь своих друзей; он нарочно кричал и шумел, чтобы те услышали его и поспешили к нему. Но Ленгконг-Вуайя разгадал его намерение...

Когда Ленгконг и Вантиан достигли хижины, которая находилась неподалеку от поляны, где они встретились, никакого оружия там не оказалось.

— Значит, я не ошибся, ты хотел обмануть меня, — сказал Ленгконг. — Но твоя подлая затея не удалась, червяк! Какую хитрость ты еще задумал?

— Если у тебя честное сердце, хэй, келават, дай мне оружие, и мы будем сражаться насмерть. Я отрублю твою глупую голову, чтобы ее сожрали крокодилы!

— Я уже предлагал тебе это! Дарю тебе еще несколько минут жизни. Но больше я не стану слушать твоих разговоров. Считаю до десяти, и если ты не возьмешь оружие в руки, меч мой разрубит тебе шею! Вот, выбирай!

— Тогда отдай меч мне, а себе возьми копье. Но щит ты брать не должен.

— Хорошо,— согласился Ленгконг-Вуайя. И, взяв копье, он бросил свой меч врагу со словами:

— Начинай, если ты мужчина!..

Обрадовался Вантиан, получив в свои руки такое грозное оружие. Не медля ни секунды, бросился он на Ленгконга и ударил с размаху изо всех сил... Но Молодой Воин ловко уклонился, и меч, не задев его, Лишь просвистел возле его уха.

Пригнувшись, как тигр, ринулся Ленгконг-Вуайя на врага и ударил его по руке, в которой тот держал меч. Подлетев от удара высоко над головой Вантиана, меч, падая, глубоко вонзился в его шею. Широкой струей хлынула кровь. Зашатался Вантиан и рухнул на землю. В бессильной ненависти смотрел он на своего победителя, страшно вращая налившимися кровью глазами.

— Ага, Вантиан! — вскричал Ленгконг-Вуайя. — Это не я ранил тебя. Потомки горы Келабат — не убийцы, как ты. Ты побежден, и так случается со всеми, кто любит хвастаться, но не умеет честно сражаться!

— Келават... Горе тебе!.. Будь ты проклят!.. Возмездие... поразит тебя... Как много песку... в пустыне... так жизнь твоя... будет полна... несчастий!..

Разгневался Ленгконг-Вуайя, услышав такие слова.

— Ты нечестный, злой человек, — сказал он,— поэтому тебе нужно отрубить голову, чтобы все люди горы Келабат, весь мой народ знал, что кровожадного Вантиана больше нет в живых. Но запомни хорошо — это не я убил тебя, ты убил себя сам!

— Убирайся отсюда, дух убийцы!.. О жена моя! О дочь моя!.. Проклятый келават!..

В ярости Вантиан скрежетал зубами, но силы уже оставили его...

И тогда Ленгконг-Вуайя вдруг ощутил в сердце своем жалость к поверженному, умирающему врагу. Взял он свой меч и, чтобы предсмертные муки не терзали больше Вантиана, отсек ему голову.