Послесловие

М. Салье

Без малого два с половиной столетия прошло с тех пор, как Европа впервые познакомилась с арабскими сказками "Тысячи и одной ночи" в вольном и далеко не полном французском переводе Галлана, но и теперь они пользуются неизменной любовью читателей. Течение времени не отразилось на популярности повестей Шахразады; наряду с бесчисленными перепечатками и вторичными переводами с издания Галлана вплоть до наших дней вновь и вновь появляются публикации "Ночей" на многих языках мира в переводе прямо с оригинала. Велико было влияние "Тысячи и одной ночи" на творчество различных писателей - Монтескье, Виланда, Гауфа, Теннисона, Диккенса. Восхищался арабскими сказками и Пушкин. Впервые познакомившись с некоторыми из них в вольном переложении Сенковского, он заинтересовался ими настолько, что приобрел одно из изданий перевода Галлана, которое сохранилось в его библиотеке.

Трудно сказать, что больше привлекает в сказках "Тысячи и одной ночи" - занимательность сюжета, причудливое сплетение фантастического и реального, яркие картины городской жизни средневекового арабского Востока, увлекательные описания удивительных стран или живость и глубина переживаний героев сказок, психологическая оправданность ситуаций, ясная, определенная мораль. Великолепен язык многих повестей - живой, образный, сочный, чуждый обиняков и недомолвок. Речь героев лучших сказок "Ночей" ярко индивидуальна, у каждого из них свой стиль и лексика, характерные для той социальной среды, из которой они вышли.

Что же такое "Книга тысячи и одной ночи", как и когда она создавалась, где родились сказки Шахразады?

"Тысяча и одна ночь" не есть произведение отдельного автора или составителя, - коллективным творцом является весь арабский народ. В том виде, в каком мы ее теперь знаем, "Тысяча и одна ночь" - собрание сказок на арабском языке, объединенных обрамляющим рассказом о жестоком царе Шахрияре, который каждый вечер брал себе новую жену и на утро убивал ее. История возникновения "Тысячи и одной ночи" до сих пор далеко не выяснена; истоки ее теряются в глубине веков.

Первые письменные сведения об арабском собрании сказок, обрамленных повестью о Шахрияре и Шахразаде и называвшемся "Тысяча ночей" или "Тысяча одна ночь", мы находим в сочинениях багдадских писателей X века - историка аль-Масуди и библиографа ан-Надима, которые говорят о нем, как о давно и хорошо известном произведении. Уже в те времена сведения о происхождении этой книги были довольно смутны и ее считали переводом персидского собрания сказок "Хезар-Зфсане" ("Тысяча повестей"), будто бы составленного для Хумаи, дочери иранского царя Ардешира (IV век до н. э.) - Содержание и характер арабского сборника, о котором упоминают Масуди и ан-Надим, нам неизвестны, так как он не дошел до наших дней.

Свидетельство названных писателей о существовании в их время арабской книги сказок "Тысячи и одной ночи" подтверждается наличием отрывка из этой книги, относящегося к IX веку. В дальнейшем литературная эволюция сборника продолжалась вплоть до XIV-XV веков. В удобную рамку сборника вкладывались все новые и новые сказки разных жанров и разного социального происхождения. О процессе создания таких сказочных сводов мы можем судить по сообщению того же ан-Надима, который рассказывает, что старший его современник, некий Абд-Аллах аль-Джахшияри - личность, кстати сказать, вполне реальная задумал составить книгу из тысячи сказок "арабов, персов, греков и других народов", по одной на ночь, объемом каждая листов в пятьдесят, но умер, успев набрать только четыреста восемьдесят повестей. Материал он брал главным образом от профессионалов-сказочников, которых сзывал со всех концов халифата, а также из письменных источников.

Сборник аль-Джахшияри до нас не дошел, не сохранились также и другие сказочные своды, называвшиеся "Тысяча и одна ночь", о которых скупо упоминают средневековые арабские писатели. По составу эти собрания сказок, по-видимому, отличались друг от друга, общим у них было лишь заглавие и сказка-рамка.

В ходе создания таких сборников можно наметить несколько последовательных этапов.

Первыми поставщиками материала для них были профессиональные народные сказители, рассказы которых первоначально записывались под диктовку с почти стенографической точностью, без всякой литературной обработки. Большое количество таких рассказов на арабском языке, записанных еврейскими буквами, хранится в Государственной Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде; древнейшие списки относятся к XI-XII векам. В дальнейшем эти записи поступали к книготорговцам, которые подвергали текст сказки некоторой литературной обработке. Каждая сказка рассматривалась на этой стадии не как составная часть сборника, а в качестве совершенно самостоятельного произведения; поэтому в дошедших до нас первоначальных вариантах сказок, включенных впоследствии в "Книгу тысячи и одной ночи", разделение на ночи еще отсутствует. Разбивка текста сказок происходила на последнем этапе их обработки, когда они попадали в руки компилятора, составлявшего очередной сборник "Тысячи и одной ночи". При отсутствии материала на нужное количество "ночей" составитель пополнял его из письменных источников, заимствуя оттуда не только мелкие рассказы и анекдоты, но и длинные рыцарские романы.

Последним таким компилятором был и тот неизвестный по имени ученый шейх, который составил в XVIII веке в Египте наиболее позднее по времени собрание сказок "Тысячи и одной ночи". Самую значительную литературную обработку получили сказки также в Египте, двумя или тремя столетиями раньше. Эта редакция XIV - XVI веков "Книги тысяча и одной ночи", обычно называемая "египетской",-единственная, сохранившаяся до наших дней - представлена в большинстве печатных изданий, а также почти во всех известных нам рукописях "Ночей" и служит конкретным материалом для изучения сказок Шахразады.

От предшествующих, возможно, более ранних сводов "Книги тысячи и одной ночи" сохранились лишь одиночные сказки, не входящие в "египетскую" редакцию и представленные в немногих рукописях отдельных томов "Ночей" или существующие в виде самостоятельных рассказов, имеющих, однако, разделение на ночи. К числу таких рассказов относятся наиболее популярные у европейских читателей сказки: "Аладдин и волшебная лампа", "Али-Баба и сорок разбойников" и некоторые другие; арабский оригинал этих сказок имелся в распоряжении первого переводчика "Тысячи и одной ночи" Галлана, по переводу которого они и стали известны в Европе.

При исследовании "Тысячи и одной ночи" каждую сказку надлежит рассматривать особо, так как органической связи между ними нет, и они до включения в сборник долгое время существовали самостоятельно. Попытки объединить некоторые из них в группы по месту их предполагаемого происхождения - из Индии, Ирана или Багдада- недостаточно обоснованы. Сюжеты рассказов Шахразады сложились из отдельных элементов, которые могли проникнуть на арабскую почву из Ирана или Индии независимо один от другого; на своей новой родине они обросли чисто туземными наслоениями и издревле стали достоянием арабского фольклора. Так, например, случилось с обрамляющей сказкой: придя к арабам из Индии через Иран, она утратила в устах сказочников многие первоначальные черты.

Более целесообразным, нежели попытку группировать, скажем, по географическому принципу, следует считать принцип объединения их, хотя бы условно, в группы по времени создания или же по принадлежности к социальной среде, где они бытовали. К древнейшим, самым устойчивым сказкам сборника, возможно существовавшим в той или иной форме уже в первых редакциях в IX-X веках, можно отнести те рассказы, в которых сильней всего проявляется элемент фантастики и действуют сверхъестественные существа, активно вмешивающиеся в дела людей. Таковы сказки "О рыбаке и духе", "О коне из черного дерева" и ряд других. За свою долгую литературную жизнь они, по-видимому, многократно подвергались литературной обработке; об этом свидетельствует и их язык, претендующий на известную изысканность, и обилие поэтических отрывков, несомненно вкрапленных в текст редакторами или переписчиками.

Более позднего происхождения группа сказок, отражающих жизнь и быт средневекового арабского торгового города. Как это видно из некоторых топографических подробностей, действие в них разыгрывается главным образом в столице Египта - Каире. В основе этих новелл лежит обычно какая-нибудь трогательная любовная история, осложненная различными приключениями; действующие в ней лица принадлежат, как правило, к торговой и ремесленной знати. По стилю и языку сказки этого рода несколько проще фантастических, но и в них много стихотворных цитат преимущественно эротического содержания. Интересно, что в городских новеллах наиболее яркой и сильной личностью зачастую является женщина, смело ломающая преграды, которые ставит ей гаремная жизнь. Мужчина же, обессиленный развратом и праздностью, неизменно выведен простаком и обречен на вторые роли.

Другая характерная черта этой группы сказок - резко выраженный антагонизм между горожанами и кочевниками-бедуинами, которые обычно являются в "Книге тысячи и одной ночи" предметом самых едких насмешек.

К лучшим образцам городских новелл принадлежат "Повесть о любящем и любимом", "Рассказ о трех яблоках" (включающий и "Рассказ о везире Нур-ад-дине и его брате"), "Сказка о Камар-аз-Замане и жене ювелира", а также большинство рассказов, объединяемых "Сказкой о горбуне".

Наконец наиболее поздними по времени создания являются сказки плутовского жанра, по-видимому включенные в сборник в Египте, при его последней обработке. Рассказы эти тоже сложились в городской среде, но отражают уже жизнь мелких ремесленников, поденных рабочих и бедняков, перебивающихся случайными заработками. В этих сказках с наибольшей яркостью отразился протест угнетенных слоев населения средневекового восточного города. В каких курьезных формах выражался подчас этот протест видно, например, из "Рассказа о Ганиме ибн Айюбе" (см. наст, изд., т. II, стр. 15), где раб, которого его господин хочет отпустить на волю, доказывает, ссылаясь на книги законоведов, что тот не имеет права это сделать, так как не научил своего раба никакому ремеслу и освобождением обрекает последнего на голодную смерть.

Для плутовских сказок характерна едкая ирония изображения представителей светской власти и духовенства в самом неприглядном виде. Сюжетом многих таких повестей является сложное мошенничество, имеющее целью не столько ограбить, сколько одурачить какого-нибудь простака. Блестящие образцы плутовских рассказов - "Повесть о Далиле-хитреце и Али-Зейбаке каирском", изобилующая самыми невероятными приключениями, "Сказка об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате", "Сказка о Маруфе-башмачнике".

Рассказы этого типа попали в сборник непосредственно из уст сказителей и подверглись лишь незначительной литературной обработке. На это указывает прежде всего их язык, не чуждый диалектизмов и разговорных оборотов речи, насыщенность текста диалогами, живыми и динамичными, как будто прямо подслушанными на городской площади, а также полное отсутствие любовных стихов - слушатели таких сказок, видно, не были охотниками до сентиментальных поэтических излияний. Как по содержанию, так и по форме, плутовские рассказы представляют одну из ценнейших частей собрания.

Кроме сказок упомянутых трех категорий, в "Книгу тысячи и одной ночи" входит ряд крупных произведений и значительное количество небольших по объему анекдотов, несомненно заимствованных составителями из различных литературных источников. Таковы огромные рыцарские романы: "Повесть о царе Омаре ибн ан-Нумане", "Рассказ об Аджибе и Гарибе", "Рассказ о царевиче и семи везирях", "Сказка о Синдбаде-мореходе" и некоторые другие. Таким же путем попали туда назидательные притчи и повести, проникнутые идеей о бренности земной жизни ("Повесть о медном городе"), назидательные рассказы- вопросники типа "Зерцал" (рассказ о мудрой девушке Таваддуд), анекдоты о знаменитых мусульманских мистиках-суфиях и т. п. Мелкие повестушки, как уже упомянуто, по-видимому, были добавлены составителями, чтобы заполнить нужное количество ночей.

Сказки той или иной группы, родившись в определенной социальной среде, естественно имели в данной среде наибольшее распространение. В этом прекрасно отдавали себе отчет и сами компиляторы и редакторы сборника, о чем свидетельствует такая пометка, переписанная в одну из поздних рукописей "Ночей" с более древнего оригинала: "Рассказчику надлежит рассказывать в соответствии с тем, кто его слушает. Если это простолюдины, пусть он передает повести из "Тысячи и одной ночи" о простых людях - это повести в начале книги (имеются, очевидно, в виду сказки плутовского жанра.- М. С.), а буде эти люди относятся к правителям, то надлежит рассказывать им повести о царях и сражениях между витязями, а эти повести - в конце книги".

Такое же указание мы находим и в самом тексте "Книги" - в "Сказке о Сейф-аль-Мулуке", попавшей в сборник, по-видимому, на довольно позднем этапе его эволюции. Там говорится, что некий сказочник, который один только знал эту сказку, уступая настойчивым просьбам, соглашается дать ее переписать, но ставит переписчику такое условие: "Не рассказывай этой сказки на перекрестке дорог или в присутствии женщин, рабов, рабынь, глупцов и детей. Читай ее у эмиров, царей, везирей и людей знания из толкователей корана и других".

У себя на родине сказки Шахразады в разных социальных слоях издревле встречали разное отношение. Если в широких народных массах сказки всегда пользовались огромной популярностью, то представители мусульманской схоластической науки и духовенства, блюстители "чистоты" классического арабского языка неизменно отзывались о них с нескрываемым презрением. Еще в X веке ан-Надим, говоря о "Тысяче и одной ночи", пренебрежительно замечал, что она написана "жидко и нудно". Тысячу лет спустя у него тоже нашлись последователи, которые объявляли этот сборник пустой и вредной книгой и пророчили ее читателям всевозможные беды. Иначе смотрят на сказки Шахразады представители передовой арабской интеллигенции. Признавая в полной мере большую художественную и историко-литературную ценность этого памятника, литературоведы Объединенной Арабской Республики и других арабских стран углубленно и всесторонне изучают его.

Отрицательное отношение к "Тысячи и одной ночи" реакционно настроенных арабских филологов XIX века печально отразилось на судьбе ее печатных изданий. Научного критического текста "Ночей" еще не существует; первое полное издание сборника, выпущенное в Булаке, под Каиром, в 1835 году и неоднократно перепечатанное впоследствии, воспроизводит так называемую "египетскую" редакцию. В булакском тексте язык сказок претерпел под пером анонимного "ученого" богослова значительную обработку; редактор стремился приблизить текст к классическим нормам литературной речи. В несколько меньшей мере деятельность обработчика заметна в калькуттском издании, опубликованном английским ученым Макнатеном в 1839-1842 годах, хотя и там тоже представлена египетская редакция "Ночей".

Булакское и калькуттское издания положены в основу существующих переводов "Книги тысячи и одной ночи". Исключение составляет лишь упомянутый выше неполный французский перевод Галлана, осуществленный в XVIII веке по рукописным источникам. Как мы уже говорили, перевод Галлана послужил оригиналом для многочисленных переводов на другие языки и более ста лет оставался единственным источником знакомства с арабскими сказками "Тысячи и одной ночи" в Европе.

Среди других переводов "Книги" на европейские языки следует упомянуть английский перевод части сборника, выполненный непосредственно с арабского оригинала известным знатоком языка и этнографии средневекового Египта - Вильямом Лэпом. Перевод Лэна, несмотря на его неполноту, можно считать лучшим из существующих английских переводов по точности и добросовестности, хотя язык его несколько труден и высокопарен.

Другой английский перевод, выполненный в конце 80-х годов прошлого века известным путешественником и этнографом Ричардом Бертопом, преследовал совершенно определенные, далекие от науки цели. В своем переводе Бертон всячески подчеркивает все сколько-нибудь непристойные места оригинала, выбирая самое резкое слово, наиболее грубый вариант, придумывая и в области языка необычайные сочетания слов архаических и ультрасовременных.

Наиболее ярко отразились тенденции Бертона в его примечаниях. Наряду с ценными наблюдениями из быта ближневосточных народов они содержат огромное количество "антропологических" комментариев, многословно растолковывающих всякий попадающийся в сборнике непристойный намек. Нагромождая грязные анекдоты и подробности, характерные для современных ему нравов пресыщенных и скучающих от безделья европейских резидентов в арабских странах, Бертон стремится оклеветать весь арабский народ и пользуется этим для защиты пропагандируемой им политики хлыста и винтовки.

Тенденция подчеркнуть все мало-мальски фривольные черты арабского подлинника характерна и для французского шестнадцатитомного перевода "Книги тысячи и одной ночи", законченного в первые годы XX века Ж. Мардрюсом.

Из немецких переводов "Книги" новейшим и лучшим является шеститомный перевод известного семитолога Э. Лиггмана, впервые изданный в конце 20-х годов нашего века.

История изучения переводов "Книги тысячи и одной ночи" в России может быть изложена очень кратко.

До Великой Октябрьской революции русских переводов непосредственно с арабского не было, хотя переводы с Галлана начали появляться уже в 60-х годах XVIII века. Лучший из них - перевод Ю. Доппельмайер, вышедший в конце XIX века. Несколько позже был напечатан перевод Л. Шелгуновой, выполненный с сокращениями с английского издания Лэна, а лет через шесть после этого появился анонимный перевод с издания Мардрюса - самый полный из существовавших тогда сборников "Тысячи и одной ночи" на русском языке.

В 1929-1938 годах был опубликован восьмитомный русский перевод "Книги тысячи и одной ночи" непосредственно с арабского, сделанный М. Салье под редакцией академика И. Ю. Крачковского по калькуттскому изданию.

Переводчик и редактор стремились по мере сил сохранить в переводе близость к арабскому оригиналу как в отношении содержания, так и по стилю. Лишь в тех случаях, когда точная передача подлинника была несовместима с нормами русской литературной речи, от этого принципа приходилось отступать. Так при переводе стихов невозможно сохранить обязательную по правилам арабского стихосложения рифму, которая должна быть единой во всем стихотворении, переданы лишь внешняя структура стиха и ритм.

Предназначая эти сказки исключительно для взрослых, переводчик остался верен стремлению показать русскому читателю "Книгу тысячи и одной ночи" такой, как она есть, и при передаче непристойных мест оригинала. В арабских сказках, как и в фольклоре других народов, вещи наивно называются своими именами, и в большинство скабрезных, с нашей точки зрения, подробностей не вкладывается порнографического смысла, все эти подробности носят характер скорее грубой шутки, чем нарочитой непристойности.

В настоящем издании отредактированный И. Ю. Крачковским перевод печатается без значительных изменений, с сохранением основной установки на максимально возможную близость к оригиналу. Язык перевода несколько облегчен - смягчены излишние буквализмы, кое-где расшифрованы не сразу понятные идиоматические выражения.