Рассказ об Абу-Новасе и трех юношах (ночи 381-383)

Рассказывают также, что Абу-Новас остался в один день из дней наедине с собою и приготовил роскошное помещение, где расставил всякие кушанья и всевозможные блюда - все, чего пожелают уста и язык. А потом он вышел пройтись и поискать возлюбленного, подобающего этому покою, и сказал: "Боже мой, господин и владыка, прошу тебя, приведи мне кого-нибудь, кто подходит для этого покоя и годится, чтобы разделить со мной трапезу в сегодняшний день".

И не закончил он еще своих слов, как увидел трех безбородых красавцев, подобных юношам райских садов, но только цвета они были разного, а прелести их были сходны в своей необычайности. И гибкость их членов возбуждала надежду согласно словам сказавшего:

 Увидел я двух юношей и молвил: 
 "Влюбился я в вас", а юноши спросили: 

 "А деньги есть?" Сказал я: "Есть и щедрость!" 
 Тогда они сказали: "Дело близко!"

А Абу-Новас следовал этому толку и веселился и развлекался с красавцами, и срывал он розы с каждой цветущей щеки, как сказал поэт:

 Вот старец великий, который влюблен. 
 Хорошеньких любит и радости он. 

 Хоть был он мосульцем в пречистой земле, 
 Один только Халеб он помнит всегда 

( Жители города Халеба (Алеппо), в северной Сирии, по представлению остальных мусульман, отличались распущенностью нравов.)

И Абу-Новас пошел к этим юношам и приветствовал их пожеланием мира, и они встретили его с наилучшим приветом и уважением, а потом хотели уйти в какую-то сторону, но Абу-Новас удержал их и произнес такие стихи:

"К другому вы не бегите - 
 Со мною залежи блага. 

 Со мной блестящий напиток, 
 Монах его приготовил. 

 И есть у меня барашек 
 И всякого рода птицы. 

 Поешьте же и напейтесь 
 Вина, что заботы гонит. 

 Друг к другу любовь познайте, 
 И суньте меня меж вами".

И когда он обманул юношей своими стихами, они почувствовали склонность удовлетворить его и ответили..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста восемьдесят вторая ночь

Когда же настала триста восемьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Абу-Новас обманул юношей своими стихами, они почувствовали склонность удовлетворить его и ответили ему вниманием и повиновением. Они пошли с ним в его жилище и увидели, что все, что он описал в своих стихах, находится в доме, и сели и принялись есть и пить, и наслаждались и веселились. И они попросили Абу-Новаса рассудить, кто из них лучше по блеску и красоте и стройнее станом и соразмернее. И Абу-Новас указал на одного из них, поцеловав его сначала два раза, и произнес такие стихи:

 "Я душу за родинку отдам на щеке его, 
 Откуда мне денег взять, чтоб родинку ту купить? 

 Преславен, кто от волос очистил щеку его 
 И всей красоте отвел жилище в той родинке!"

А потом он указал на второго, поцеловав его сначала в губы, и произнес такие стихи:

 "Возлюбленный! Он родинкой украшен, 
 Как мускусом на камфоре блестящей. 

 Ее увидев, взор мой изумился, 
 Она же мне: "Молитесь о пророке!"

( Молитесь о пророке - восклицание, обращаемое к тому, кто выражает какие-либо неблагочестивые чувства.)

А потом он указал на третьего, поцеловав его сначала десять раз, и произнес такие стихи:

 "В серебряном стакане плавит злато 
 Юнец, что выкрасил вином ладони. 

 Ходил он с кравчими и винной чашей, 
 Глаза же его с другими двумя ходили. 

 Прекрасный газеленок, дитя турок, 
 Влекут бока его Хонейна горы. 

 Хотя в "кривом" душа и обитает, 
 Но сердцем среди "движущих" живу я. 

 Любовь ведет один в долины Бекра, 
 Другой в страну мечетей ее тянет".

(Хонейн - название долины близ Мекки - смысл этой строки: части тела, примыкающие снизу к бокам, так же тяжелы, как горы.)

А каждый из двух молодцов уже выпил по два кубка, и, когда дошла очередь до Абу-Новаса, он взял кубок и произнес такие два стиха:

"Вино ты берешь из рук газели изнеженной, 
 Что нежностью свойств тебе и винам подобна, 

 Вином насладиться могут пьющие лишь тогда, 
 Когда у поящего блистают ланиты".

И потом он выпил свою чашу, и она пошла кругом, и, когда очередь в другой раз дошла до Абу-Новаса, радость одолела его, и он произнес такие стихи:

 "Своим сотрапезником ты кубок с вином назначь,
 Друг друга сменяющий; пей кубок за кубком. 

 Из рук яркоустого и дивно прекрасного, 
 Что неясен, когда поспит, как плод или мускус. 

 Вино ты бери из рук газели изнеженной - 
 Лобзанье щеки ее приятней вина мне".

И когда опьянение одолело Абу-Новаса и он не мог отличить руки от головы, он склонился к юношам, целуя их и обнимая и свивая ноги с ногами, не задумываясь о грехе и позоре, и произнес такие стихи:

 "Вполне я наслаждаюсь лишь с юношей, 
 Что пьет, и с ним прекрасные вместе. 

 Один поет, другой же, когда его 
 Он тормошит, приветствует кубком. 

 И всякий раз, когда лобзанье нужно мне, 
 Кому-нибудь я губы целую. 

 На благо им! Приятен мой с ними день, 
 Дивлюся я, как был он мне сладок. 

 И пил вино я чистым и смешанным 
 С условием: кто ляжет, тех любим!"

И когда они сидели так, вдруг кто-то постучал в дверь, и пришедшему позволили войти, и, когда он вошел, оказалось, что это повелитель правоверных Харун ар-Рашид. И все поднялись перед ним и поцеловали землю между его рук, и Абу-Новас очнулся от опьянения, так как боялся величия халифа.

И повелитель правоверных сказал ему: "Эй, Абу-Новас!" И Абу-Новас ответил: "Я здесь, о повелитель правоверных, да поддержит тебя Аллах!" И халиф спросил: "Что это за дело?" - "О повелитель правоверных, нет сомнения, что дела избавляют от нужды спрашивать", - ответил Абу-Новас. А халиф сказал: "О Абу-Новас, я спросил совета у Аллаха великого и назначил тебя кадием сводников". - "А тебе любезно такое назначение, о повелитель правоверных?" - спросил Абу-Новас. "Да", - отвечал халиф. И Абу-Новас спросил: "О повелитель правоверных, нет ли у тебя прошения, которое ты мне предъявишь?" И повелитель правоверных разгневался и, повернувшись, ушел и оставил их, полный гнева. А когда спустилась ночь, повелитель правоверных провел ее в сильном гневе на Абу-Новаса, а Абу-Новас провел ночь самым радостным образом, развлекаясь и веселясь.

Когда же настало утро и светило засияло и заблистало, Абу-Новас распустил собрание и отослал юношей. Надев одежду торжеств, он вышел из дома и направился к повелителю правоверных. А повелитель правоверных имел обычай, распустив диван, приходить в приемный зал. Затем он созывал туда поэтов, сотрапезников и музыкантов, и каждый садился на свое место, не преступая его. И случилось так, что в этот день халиф вышел из дивана в зал и призвал своих сотрапезников и посадил их на их места. А когда пришел Абу-Новас и захотел сесть на свое место, повелитель правоверных позвал Масрура-меченосца и велел ему снять с Абу-Новаса одежду, привязать ему на спину ослиное седло, а на голову надеть повод, и на зад подхвостник и водить его по комнатам невольниц..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста восемьдесят третья ночь

Когда же настала триста восемьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных приказал Масруру-меченосцу снять с Абу-Новаса одежду и привязать ему на спину седло и надеть ему на голову повод и на зад подхвостник и водить его по комнатам невольниц и помещениям женщин и другим покоям, чтобы над ним смеялись, а после этого отрубить ему голову и принести ее. И Масрур сказал: "Слушаю и повинуюсь!" И принялся делать то, что велел ему халиф. Он стал водить Абу-Новаса по комнатам (а их было числом столько же, сколько дней в году), и Абу-Новас был смешон, и все, кто его видел, давали ему деньги, так что он вернулся не иначе, как с полным карманом денег. И когда он был в таком положении, вдруг приблизился Джафар Бармакид и вошел к халифу (а он был в отлучке по важному делу повелителя правоверных) и увидал Абу-Новаса в таком положении, и узнал его и сказал: "Эй, Абу-Новас!" И Абу-Новас ответил: "Это я, о владыка наш!" А Джафар спросил его: "Какой ты совершил грех, что тебе досталось такое наказание?" - "Я не совершил греха, - ответил Абу-Новас, - я подарил владыке халифу прекраснейшие из моих стихов, а он подарил мне прекраснейшую из своих одежд". Услышав это, повелитель правоверных засмеялся смехом, исходящим из сердца, полного гневом, и простил его и велел дать ему кошелек денег.