Рассказ о Джубейре ибн Умейре и Будур (ночи 327-334)

Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид как-то ночью беспокоился, и ему трудно было заснуть, и он все время ворочался с боку на бок от сильного беспокойства. И когда это его обессилило, он призвал Масрура и сказал ему: "О Масрур, придумай, кто развлечет меня,в эту бессонницу". И Масрур ответил: "О владыка, не хочешь ли пойти в сад, который при доме, и поглядеть, какие там цветы, и посмотреть на звезды, как они хорошо расставлены, и на луну, светящую над водой?" - "О Масрур, моя душа не стремится ни к чему такому", - ответил халиф. И Масрур сказал: "О владыка, у тебя во дворце триста наложниц и у каждой наложницы комната. Прикажи им всем уединиться в своих комнатах, а сам ходи и смотри на них, когда они не будут знать". - "О Масрур, - сказал халиф, - дворец - мой дворец, и невольницы - мое достояние, но только душа моя не стремится ни к чему такому".

И Масрур сказал: "О владыка, вели ученым, мудрецам и стихотворцам явиться к тебе, и пусть они обсуждают вопросы и говорят стихи и рассказывают сказки и предания". Но халиф ответил: "Душа моя не стремится ни к чему такому". - "О владыка, - сказал Масрур, - прикажи слугам, сотрапезникам и остроумцам явиться к тебе, и пусть они тебя развлекают удивительными шутками". Но халиф отвечал: "О Масрур, моя душа не стремится ни к чему такому". И тут Масрур воскликнул: "О владыка, отруби мне тогда голову..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста двадцать восьмая ночь

Когда же настала триста двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Масфур сказал халифу: "О владыка, отруби мне тогда голову - может быть, это прогонит твою бессонницу и прекратит беспокойство, которое ты испытываешь".

И ар-Рашид засмеялся его словам и сказал: "О Масрур, посмотри, кто у дверей из сотрапезников". И Масрур вышел, и потом вернулся и сказал: "О владыка, у двери Али ибн Майсур аль-Халии ад-Димашки". - "Ко мне его!" - воскликнул халиф. И Масрур ушел и привел ибн Мансура, и, войдя, тот сказал: "Мир тебе, о повелитель правоверных!" И халиф ответил на его приветствие и молвил: "О ибн Мансур, расскажи нам какой-нибудь из твоих рассказов". - "О повелитель правоверных, рассказать тебе то, что я видел воочию, или то, что я слышал?" - спросил ибн Мансур. "Если ты видел что-нибудь диковинное, расскажи нам, ибо рассказ не то, что лицезрение", - отвечал повелитель правоверных. И Али сказал: "О повелитель правоверных, освободи для меня твой слух и твое сердце". - "О ибн Мансур, я слушаю тебя ухом, смотрю на тебя оком и внимаю тебе сердцем", - ответил халиф.

"О повелитель правоверных, - сказал тогда Али, - знай, что мне на каждый год назначено жалованье от Мухаммеда ибн Сулеймана аль-Хашими, султана Басры, и я отправился к нему по обычаю, и, прибыв к нему, увидел, что он собрался выезжать на охоту и ловлю. И я приветствовал его, и он ответил мне приветствием и сказал: "О ибн Мансур, поедем с нами на охоту". Но я отвечал ему: "О владыка, нет у меня сил ехать верхом. Помести меня в доме гостей и поручи придворным и наместникам заботиться обо мне".

И он сделал так и отправился на охоту, а мне оказали наивысшее уважение и угостили меня наилучшим угощеньем. А я сказал себе: "О диво Аллаха! Я уже давно прихожу из Багдада в Басру, но ничего не знаю в Басре, кроме дороги от дворца к саду и от сада ко дворцу. Как не воспользоваться мне таким случаем и не прогуляться по Басре, если не в этот раз? Я сейчас встану и пойду один по городу". И я надел свои самые роскошные одежды и пошел гулять по Басре. А тебе известно, о повелитель правоверных, что в ней семьдесят улиц длиной каждая в семьдесят фарсахов иракской мерой, и я заблудился в ее переулках и почувствовал жажду. И я шел, о повелитель правоверных, и вдруг вижу большую дверь с двумя кольцами из желтой меди, и на дверь были опущены красные парчовые занавески, а рядом с нею стояли две скамьи, а над нею была решетка для виноградных лоз, которые осеняли эту дверь. И я остановился, разглядывая это, и пока я стоял, я вдруг услышал голос и стоны, исходившие из печального сердца, и голос этот переливался в напеве и произносил такие стихи:

 "Недугов и напастей вместилище плоть моя, 
 Виною тому газель, чей дом и земля вдали. 

 О ветры зарудские, что подняли грусть во мне, 
 Аллахом, творцом молю, вы в дом заверните мой. 

 Газель упрекните вы - укоры смягчат ее, 
 Скажите получше вы, когда она будет вам 

 Взимать, и о любящих вы речь заведете с ней. 
 Добро сотворите мне по вашей вы милости. 

 Намек обо мне вы ей подайте в речах своих: 
 "Что сталось с рабом твоим? Его убиваешь ты 

 Разлукой, хоть нет вины за ним и послушен он. 
 Других не любил душой, без толку не говорил, 

 И клятв не нарушил он и не был жесток с тобой?" 
 Ответит она улыбкой, скажете мягко вы: 

 "Не дурно бы близостью тебе поддержать его, 
 Поистине, он в тебя влюблен, как и следует, 

 И око его не спит - рыдает и плачет он". 
 И если она согласна будет - в том наша цель, 

 А если увидите вы гнев на лице ее, 
 То ей возразите вы, сказав: "Он неведом нам".

И я сказал про себя: "Если исполнивший эту песню красив, то он соединил в себе красоту, красноречие и прекрасный голос".

Потом я подошел к двери и стал понемногу приподнимать занавеску, и вдруг увидел белую девушку, подобную луне в четырнадцатую ночь, - со сходящимися бровями, томными веками и грудями, как два граната, и уста ее были нежны и подобны ромашке, а рот ее походил на печать Сулеймана, и ряд зубов играл разумом нанизывающего и рассыпающего, как сказал о нем поэт:

 О жемчуг в устах любимых, кем вложен ты, 
 Кто влагу вин и ромашку вложил в уста? 

 И кто у зари улыбку взял в долг твою, 
 И кто замком из коралла замкнул тебя? 

 Ведь всякий, кто тебя увидит, от радости 
 Кичится, а кто целует, как быть тому?

А вот слова другого:

 О жемчуг в устах любимых, 
 Будь милостив ты к кораллу, 

 Над ним не превозносись ты, 
 Ты не был ли найден сирым?

А в общем, она объяла все виды красоты и стала искушением для женщин и мужчин; не насытится видом ее красоты смотрящий, и такова она, как сказал о ней поэт:

 Придя, она убивает нас, а уйдет когда, 
 Людей в себя влюбленными всех делает. 

 Она солнечна, луне подобна, но только ей 
 Суровость, отдаление не свойственны. 

 Сады Эдема в ее рубашке открыты нам, 
 И луна на небе над воротом ее высится.

И пока я смотрел на девушку через просветы занавески, она вдруг обернулась и увидела, что я стою у двери, и сказала своей невольнице: "Посмотри, кто у двери". И невольница поднялась и подошла ко мне и сказала: "О старец, или у тебя нет стыда, или седина заодно с постыдным?" - "О госпожа, - ответил я ей, - что до седины, то о ней мы знаем, а что до постыдного, то не думаю, чтобы я пришел с постыдным". - "А что более постыдно, чем врываться не в свой дом и смотреть на женщину из чужого гарема?" - опросила ее госпожа. И я сказал ей: "О госпожа, для меня есть извинение". - "А какое извинение?" - спросила она. "Я чужеземец, мучимый жаждой, и жажда убила меня", - отвечал я. И девушка сказала: "Мы приняли твое извинение..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста двадцать девятая ночь

Когда же настала триста двадцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: "Мы приняли твое извинение". А затем она позвала какую-то невольницу и сказала ей: "О Лутф, дай ему выпить глоток из золотого кувшина".

И невольница принесла мне кувшин из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, полный воды, смешанной с благоухающим мускусом, и был покрыт кувшин платком из зеленого шелка. И я стал пить, затягиваясь питьем и украдкой поглядывая на девушку, и простоял долго, а потом я возвратил кувшин невольнице и продолжал стоять. "О старец, иди своей дорогой", - сказала девушка. И я отвечал ей: "О госпожа, мои мысли заняты". - "Чем же?" - спросила она. "Думами об изменчивости времени и превратностях случая", - отвечал я. "Ты имеешь на это право, ибо время приносит дивное, - молвила девушка. - Но какое из его чудес ты увидел, что думаешь о нем?" - "Я думаю о хозяине этого дома - он был моим другом при жизни", - отвечал я. "Как его имя?" - спросила она. И я сказал: "Мухаммед иби Али, ювелир, и у него были большие деньги. Оставил ли он детей?" - "Да, он оставил дочь, которую зовут Будур, и она унаследовала все его деньги", - отвечала девушка. "И это ты его дочь?" - спросил я. И она ответила: "Да", - и засмеялась, а потом она сказала: "О старец, ты затянул речи; иди же своей дорогой". - "Уйти неизбежно, - ответил я, - но только я вижу, что твои прелести изменились. Расскажи мне о своем деле, может быть Аллах пошлет тебе помощь через мои руки". - "О старец, - сказала девушка, - если ты из людей тайны, мы откроем тебе нашу тайну. Расскажи мне, кто ты, чтобы я знала, можно ли тебе доверять тайны, или нет. Поэт сказал:

 Лишь тот может тайну скрыть, кто верен останется 
 И тайна сокрытою у лучших лишь будет. 

 Я тайну в груди храню, как в доме с запорами, 
 К которым потерян ключ, а дом за печатью".

"О госпожа, - ответил я, - если твоя цель узнать, кто я, то знай - я Али ибн Мансур аль-Халии, сотрапезник повелителя правоверных Харуна ар-Рашида".

И когда девушка услышала мое имя, она сошла с седалища и приветствовала меня и сказала: "Добро пожаловать тебе, о ибн Мансур. Теперь я тебе расскажу о своем положении и доверю тебе свою тайну. Я влюбленная, разлученная". - "О госпожа, - сказал я ей, - ты красива и можешь любить только тех, кто прекрасен. Кото же ты любишь?" - "Я люблю Джубейра ибн Умейра аш-Шейбани, эмира племени Шейбан", - ответила девушка и описала мне юношу, лучше которого не было в городе Басре. И я спросил ее: "О госпожа, было ли между вами сближение, или переписка?" - "Да, - отвечала девушка, - но он любил нас любовью языка, а не сердца и души, так как он не исполнил обещания и не соблюл договора". - "О госпожа, а в чем причина вашей разлуки?" - спросил я. И девушка отвечала: "Вот ее причина. Однажды я сидела, и эта невольница расчесывала мне волосы, а окончив их расчесывать, она заплела мне косы, и ей понравилась моя красота и прелесть, и она нагнулась ко мне и поцеловала меня в щеку. А он в это время незаметно вошел и видел это, и, увидав, что невольница целует меня в щеку, он тотчас же повернул назад, гневный, намереваясь навсегда разлучиться, и произнес такое двустишие:

 "Коль буду делить любовь любимого с кем-нибудь, 
 Оставлю любимого, один заживу я. 

 Добра нет в возлюбленном, когда он в любви своей 
 Того, чего любящий желает, не хочет".

И с тех пор как он ушел, отвернувшись от меня, и до сего времени к нам не пришло от него ни письма, ни ответа, о ибн Мансур". - "Чего же ты хочешь?" - спросил я ее. И она сказала: "Я хочу послать ему с тобой письмо, и если ты принесешь мне ответ, у меня будет для тебя пятьсот динаров, а если ты не принесешь мне ответа, тебе будет за то, что ты сходил, сто динаров". - "Делай что хочешь", - молвил я. И девушка сказала: "Слушаю и повинуюсь!" А потом она кликнула одну из своих невольниц и сказала: "Принеси мне чернильницу и бумагу". И невольница принесла ей чернильницу и бумагу, и девушка написала такие стихи:

 "Любимый, что значит удаленье и ненависть, 
 И где снисходительность и мягкость взаимная? 

 Зачем отвернулся ты, покинул меня теперь? 
 Лицо твое уж не то, которое знала я. 

 Да, сплетники донесли про нас тебе ложное, 
 Ты внял их речам, они безмерно прибавили. 

 И если поверил ты речам их, то будь далек, 
 Любимый, от этого - ты знаешь ведь лучше их. 

 Молю твоей жизнью я, - скажи мне, что слышал ты, 
 Ты знаешь, что говорят, и будешь ты справедлив. 

 И если действительно слова я сказала те, - 
 Словам объяснение есть, и разно значенье слов. 

 Допустим, что слово то Аллахом ниспослано - 
 И Тора изменена людьми и испорчена. 

 Поддельного прежде нас немало уж сказано, 
 Ведь вот перед Яковом порочили Юсуфа. 

 И нам, и тебе, и мне, и также доносчику 
 Готовится грозный день, когда мы предстанем все".

(Тора - пятикнижие, первые пять книг библии.)

Потом она запечатала письмо и подала его мне, и я взял его и пошел к дому Джубейра ибн Умейра аш-Шейбани. И оказалось, что Джубейр на охоте, и я сел подождать его, и пока я сидел, вдруг он приехал с охоты, и когда я увидел его верхом, о повелитель правоверных, мой разум смутился от его красоты и прелести. И Джубейр обернулся и увидел, что я сижу у ворот его дома, и, увидев меня, сошел с коня, и, подойдя ко мне, обнял меня и приветствовал, и представилось мне, что я обнял весь мир со всем, что в нем есть. Потом он вошел со мной в дом и посадил меня на свою постель и велел подать столик. И подали столик из хорасанского клеша с золотыми ножками, и были на нем всякие кушанья и всевозможное мясо, пожаренное на сковородке или на вертеле, и подобное этому. И, усевшись за столик, я стал внимательно его разглядывать и увидел, что на нем написаны такие стихи..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцатая ночь

Когда же настала ночь, дополняющая до трехсот тридцати, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Али ибн Мансур говорил: "И, усевшись за столик Джубейра ибн Умейра аш-Шейбани, я стал внимательно его разглядывать и увидел, что на нем написаны такие стихи:

 Постой с журавлями ты у табора мисок, 
 И в стане расположись жаркого и дичи. 

 Поплачь о птенцах ката, - о них вечно плачу я, - 
 О жареных курочках с цыплятами вместе. 

 О горесть души моей о двух рыбных кушаньях 
 На свежей лепешечке из плотного теста! 

 Аллаха достоин ужин тот! Как прекрасен он, 
 Коль зелень макаю я в разбавленный уксус, 

 И рис в молоке овец, куда погружаются 
 Все руки до самого предела браслетов. 

 Терпенье, душа! Аллах, поистине, милостив, 
 И если бессилен ты, он даст тебе помощь.

(Это стихотворение представляет собою пародию на классические поэмы - касыды.)

Потом Джубейр ибн Умейр сказал: "Протяни руку к нашему кушанью и залечи нам сердце, поев нашей пищи". - "Клянусь Аллахом, - ответил я ему, - я не съем ни одного кусочка твоего кушанья, пока ты не исполнишь моей нужды!" - "Что у тебя за нужда?" - спросил он. И я вынул письмо, и, когда Джубейр прочитал его и понял, что в нем было, он разорвал его и кинул на землю и сказал мне: "О ибн Мансур, каковы бы ни были твои нужды, мы их исполним, кроме этой, которая относится к написавшей это письмо, - на ее письмо нет у меня ответа".

И я поднялся сердитый, а он уцепился за мой подол и сказал мне: "О иби Мансур, я расскажу тебе о том, что она тебе сказала, хотя меня и не было с вами". - "Что же она мне сказала?" - спросил я, и Джубейр ответил: "Разве не сказала тебе написавшая это письмо: "Если ты мне принесешь от него ответ, у меня будет для тебя пятьсот динаров, а если не принесешь мне от него ответ, у меня будет для тебя, за то, что ты сходил, сто динаров?" - "Да", - ответил я. И юноша сказал: "Сиди сегодня у меня - ешь, пей, наслаждайся и веселись и возьми себе пятьсот динаров". И я сидел у него и ел, и пил, и наслаждался, и веселился, и развлекал его рассказами, а потом я сказал: "О господин, нет в твоем доме музыки?" - "Мы уже долгое время пьем без музыки", - ответил он мие. А потом позвал кого-то из своих невольниц и крикнул: "О Шеджерет-ад-Дурр!" И невольница ответила ему из своей комнаты, а у нее была лютня - изделие индусов - завернутая в зеленый шелковый чехол. И невольница пришла и села и, положив лютню на колени, прошлась по ней на двадцать один лад, а затем она вернулась к первому ладу и, заведя напев, произнесла такие стихи:

 "Кто не вкусил любви услады и горечи, 
 Отличить не может сближения от разлуки тот, 

 Точно так же тот, кто отклонится от путей любви, 
 Отличить не может пути крутого от ровного. 

 Неизменно я возражал влюбленным, покуда сам 
 Ее горечи и услад ее не изведал я, 

 И не выпил чаши насильно я ее горечи, 
 Не унизился перед рабом ее и владыкой я. 

 Как часто ночь любимый проводил со мной, 
 И сосал я сладость слюны его из уст его. 

 Сколь краткой жизнь ночей любви для нас была. 
 С зарею вместе вечер наступал ее. 

 Дал обет злой рок, что заставит он разлучиться нас, 
 И теперь исполнил обет, им данный, суровый рок. 

 Так судило время, и нет отмены суду его. 
 Кто препятствовать господину станет в делах его?" 

И когда невольница окончила свое стихотворение, ее господин закричал великим криком и упал без памяти, а невольница сказала: "Да не взыщет с тебя Аллах, о старец! Мы долгое время пьем без музыки, боясь для нашего господина припадка, подобного этому. Но ступай в ту комнату и спи там".

И я отправился в комнату, которую она мне указала, и проспал там до утра, и вдруг пришел ко мне слуга, у которого был мешок с пятью сотнями динаров и сказал мне: "Вот то, что обещал тебе мой господин, но только не возвращайся к девушке, которая послала тебя, и пусть будет, как будто ни ты не слышал об этой истории, ни мы не слышали". - "Слушаю и повинуюсь!" - отвечал я и взял мешок и отправился своей дорогой, говоря про себя: "Девушка ждет меня со вчерашнего дня. Клянусь Аллахом, я не премину вернуться к ней и расскажу ей, что произошло между мною и юношей, так как, если я не вернусь к ней, ока, может быть, станет меня бранить и бранить всякого, кто пришел из моей страны".

И я отправился к девушке и нашел ее стоящей за занавеской, и, увидав меня, она сказала: "О ибн Майсур, ты не исполнил моей нужды?" - "Кто осведомил тебя об этом?" - спросил я. И она сказала: "О ибн Мансур, я открыла еще и другое: когда ты подал ему бумажку, он разорвал ее и бросил и сказал тебе: "О ибн Мансур, какие бы ни были у тебя нужды, мы все исполним, кроме того, что нужно писавшей эту бумажку - нет для нее у меня ответа". И ты поднялся сердитый, и он вцепился в твой подол и сказал тебе: "О ибн Мансур, сиди у меня, сегодня ты мой гость. Ешь, пей, наслаждайся, и веселись, и возьми себе пятьсот динаров". И ты сидел у него, ел и пил, и наслаждался, и веселился, и развлекал его рассказами, и невольница спела такую-то песню с такими-то стихами, и он упал без памяти".

И я спросил ее, о повелитель правоверных: "Разве ты была с нами?" И она сказала: "О ибн Мансур, разве не слышал ты слов поэта:

 Сердца влюбленных, право, имеют очи, 
 И видят то, что видящий не видит.

Но только, о ибн Мансур, ночь и день не сменяются над вещью без того, чтобы изменить ее..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать первая ночь

Когда же настала триста тридцать первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: "Но только, о ибн Мансур, ночь и день не сменяются над вещью без того, чтобы изменить ее". И потом она подняла глаза к небу и сказала: "Боже мой и господин и владыка, как ты испытал меня любовью к Джубейру ибн Умейру, так испытан его любовью ко мне, если даже любовь перейдет из моего сердца в его сердце".

И затем она дала мне сто динаров за мой путь, и я взял их и пошел к султану Басры и увидел, что тот уже приехал с охоты. И я взял у него положенное и вернулся в Багдад.

Когда же наступил следующий год, я отправился в город Басру, чтобы попросить, как обычно, положенное мне жалованье, и султан дал мне положенное. И когда я хотел возвратиться в Багдад, я стал размышлять про себя о девушке Будур и сказал: "Клянусь Аллахом, я непременно пойду к ней и посмотрю, что произошло у нее с ее другом".

И я пришел к ее дому и увидел, что у ворот подметено и полито, и что там стоят слуги, челядинцы и прислужиики, и сказал про себя: "Быть может, забота в сердце девушки перелилась через край и она умерла, и поселился в ее доме эмир из эмиров?" И я ушел и вернулся к дому Джубейра ибн Умейра аш-Шейбани и узнал, что скамьи перед ним обвалились, и не нашел возле его дома слуг, как обычно, и тогда я сказал себе: "Быть может, он умер".

И я стал у ворот его дома и принялся лить слезы и оплакивать дом такими стихами:

 "Владыки, что тронулись, и сердце идет им вслед, 
 Вернитесь - вернетесь вы, вернется и праздник мой. 

 Стою я у ваших врат, оплакиваю ваш дом, 
 И льется слеза моя, и веки друг друга бьют, 

 И дом вопрошаю я, рыдая, и ставку их, 
 Где тот, кто и милости и щедрость оказывал? 

 Иди же путем своим, - любимые тронулись 
 С полей, и закиданы землею они теперь, 

 Аллах, не лиши меня возможности видеть их 
 Красоты и вдоль и вширь, и свойства их сохрани!"

И пока я оплакивал жителей этого дома такими стихами, о повелитель правоверных, вдруг бросился ко мне из дома черный раб и сказал: "О старец, замолчи, да лишится тебя твоя мать! Что это ты, я вижу, оплакиваешь этот дом такими стихами?" - "Я знал, что он принадлеяеал одному из моих друзей", - ответил я. "А как его имя?" - спросил негр. И я ответил: "Джубейр ибн Умейр аш-Шейбани". - "А что же с ним случилось?" - воскликнул негр. "Слава Аллаху, вон он - по-прежнему богат и благоденствует и властвует, но только Аллах испытал его любовью к девушке, которую зовут Ситт-Будур, и он залит любовью к ней, и от сильной страсти и мучения он подобен большому брошенному камню. Если он проголодается, то не говорит: "Накормите меня", а если захочет нить, не говорит: "Напоите меня".

"Попроси для меня разрешения войти к нему", - сказал я. И раб ответил: "О господин, войдешь ли ты к тому, кто разумеет, или к тому, кто не разумеет?" - "Я непременно войду к нему при всех обстоятельствах!" - сказал я, и раб вошел в дом, чтобы спросить позволения, а потом он вернулся ко мне с разрешением. И я вошел к Джубейру и увидал, что он подобен брошенному камню и не понимает ни знаков, ни объяснений. Я заговорил с ним, но он не заговорил со мною, и один из слуг его сказал мне: "О господин, если ты помнишь какие-нибудь стихи, скажи их ему и возвысь голос, тогда он очнется и обратится к тебе".

И я произнес также два стиха:

 "Позабыл ли ты о любви к Будур, или стоек все? 
 И не спишь ночей, или сон смежает глаза твои? 

 Если льются слезы твои струей изобильною, 
 То знай - в раю навеки поселишься ты".

И, услышав это стихотворение, Джубейр открыл глаза и сказав: "Добро пожаловать, о ибн Мансур! Забава стала значительным делом". - "О господин, - спросил я, - есть ли у тебя нужда ко мне?" - "Да, - отвечал Джубейр, - я хочу написать ей письмо и послать его к ней с тобою. И если ты принесешь мне ответ, у меня будет для тебя тысяча динаров, а если не принесешь ответа, у меня будет для тебя, за то, что ты сходил, двести динаров". И я сказал ему: "Делай что тебе вздумается..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать вторая ночь

Когда же настала триста тридцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что ибн Мансур говорил: "И я сказал ему: "Делай что тебе вздумается!" И он позвал одну из своих невольниц и сказал: "Принеси мне чернильницу и бумагу!" И когда она принесла ему то, что просил Джубейр, он написал такие стихи:

 "Владыки, молю Аллахом, будьте помягче вы 
 Со мною, - любовь ума во мне не оставила. 

 Любовь овладела мной, и страсть к вам, поистине, 
 В болезни меня одела, ею унижен я. 

 Ведь прежде преуменьшал я силу любви своей, 
 Ничтожной, о господа, и легкой считал ее. 

 Когда ж показала страсть мне волны морей своих, 
 По воле Аллаха тех простил я, кто знал любовь. 

 Хотите вы сжалиться - любовь подарите мне, 
 Хотите убить меня - припомните милость".

Потом он запечатал письмо и подал его мне, и я взял его и отправился к дохму Будур. И я стал, как всегда, мало-помалу приподнимать занавеску и вдруг увидел десять невольниц, высокогрудых дев, подобных лунам, и госпожа Будур сидела между ними, точно месяц среди звезд или солнце, когда оно раскроется от облаков, и не было у нее ни мучений, ни страданий. И когда я смотрел на нее и дивился этим обстоятельствам, она вдруг бросила на меня взгляд и, увидав, что я стою у дверей, сказала: "Приют и уют!"

И я вошел и приветствовал Будур и показал ей бумажку, и, прочитав ее и поняв, что в ней было, девушка засмеялась и сказала: "Мне, о ибн Мансур, не солгал поэт, когда сказал:

 Поистине, я любовь к тебе стойко выдержу, 
 Пока явится от тебя ко мне посланник. 

О ибн Мансур, вот я напишу для тебя ответ, чтобы тот человек дал тебе то, что он обещал". - "Да воздаст тебе Аллах благом!" - сказал я ей. И она позвала одну из своих невольниц и сказала: "Принеси мне чернильницу и бумагу!" И когда невольница принесла ей то, что она потребовала, девушка написала Джубейру такие стихи:

 "Почему обет соблюла я свой, а вы предали? 
 Как вы видели, справедлива я, и обидели. 

 Вы ведь первые на разрыв пошли с жестокостью,
 И вы предали, и предательство от вас пошло. 

 Всегда в пустыне помнила обеты я, 
 Вашу честь всегда охраняла я и клялась за вас, 

 Но увидела своим оком я неприятное, 
 И услышала я про вас тогда вести скверные. 

 Унижать ли буду сама свой сан, чтоб поднять ваш сан?
 Поклянусь творцом - уважали б вы - уважали б вас. 

 Отвращу я сердце от вас свое и забуду вас, 
 Отряхну я руки, на вас утратив надежды все".

"Клянусь Аллахом, о госпожа, - он далек от смерти лишь до тех пор, пока не прочитает эту записку", - воскликнул я, и затем я разорвал бумажку и сказал девушке: "Напиши ему другие стихи". - "Слушаю и повинуюсь!" - ответила она и затем написала такие стихи:

 "Я утешилась, и сладостен для глаза сон. 
 И со слов хулящих слыхала я о случившемся. 

 Согласилось сердце забыть о вас и утешиться, 
 И решили веки, когда вас нет, не бодрствовать. 

 Лгут сказавшие: "Отдаленье - горечь!" Поистине, 
 Мне даль на вкус как сахар сладкой кажется. 

 Ненавижу ныне я всякого, кто помянет вас, 
 Возражая мне, и дурное я ему делаю. 

 Я забыла вас всеми членами и утешилась - 
 Пусть узнает сплетник, пусть ведает, кто ведает".

"Клянусь Аллахом, о госпожа, он еще не прочитает эту бумажку, как душа его расстанется с телом!" - воскликнул я. И девушка спросила: "О ибн Мансур, разве страсть дошла до такого предела, что ты сказал то, что сказал?" - "Если бы я сказал и больше, это была бы. правда, прощение - черта благородных", - ответил я. И когда она услышала мои слова, ее глаза наполнились слезами. И она написала ему записку (клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, у тебя в диване нет никого, кто бы умел так хорошо писать, как она!) и написала в ней такие стихи:

 "Доколе обвиненья и причуды? 
 Завистников ты, клянусь, утолил всю злобу. 

 Быть может, я проступок совершила, 
 Не ведая, - скажи, о чем узнал ты. 

 Хотела бы я положить, любимый, 
 Тебя на месте сна для век и глаза. 

 Без примеси пила любви я чашу, 
 Не укоряй, увидев, что хмельна я". 

А окончив писать письмо..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать третья ночь

Когда же настала триста тридцать третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, окончив писать письмо и запечатав его, Будур подала его мне, и я сказал: "О госпожа, поистине, это письмо исцелит больного и утолит жажду!" А потом я взял письмо и вышел.

И девушка кликнула меня после того, как я вышел, и сказала: "О ибн Мансур, скажи ему: "Она сегодня вечером твоя гостья". И я сильно обрадовался этому и пошел с письмом к Джубейру ибн Умейру, и, войдя к нему, я увидел, что глаза его направлены к двери в ожидании. И я подал ему записку, и он развернул ее и прочитал и понял то, что в ней было, и тогда он издал великий крик и упал без памяти, а очнувшись, спросил меня: "О ибн Мансур, она написала эту записку своей рукой, касаясь ее пальцами?" - "О господин, а разве люди пишут ногами?" - отвечал я.

И, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, мы с ним не закончили еще своего разговора, как уже услыхали звон ее ножных браслетов в проходе, когда она входила. И, увидав ее, Джубейр поднялся на ноги, словно совсем не испытывал страданий, и обнял ее, как лям обнимает алиф (Лям и алиф - буквы арабского алфавита. Здесь говорится о последней букве алфавита, которая представляет собой лигатуру этих двух знаков.) и оставила его слабость тех, кто над собою не властен. И потом он сел, а она не села, и я спросил ее: "О госпожа, почему ты не садишься?" И она отвечала: "О ибн Мансур, я сяду лишь с тем условием, которое есть между нами". - "А что это за условие между вами?" - спросил я. "Тайны влюбленных не узнает никто", - отвечала девушка, и затем она приложила рот к уху Джубейра и что-то тихо сказала ему, и тот ответил: "Слушаю и повинуюсь!".

И затем Джубейр поднялся и стал шептаться с одним из своих рабов, и раб исчез ненадолго и вернулся, и с ним был кади и два свидетеля. И Джубейр поднялся и принес мешок, в котором было сто тысяч динаров, и сказал: "О кади, заключи мой договор с этой женщиной при приданом в таком-то количестве". - "Скажи: "Я согласна на это", - сказал ей кади. И она сказала: "Я согласна на это". И договор заключили.

И тогда девушка развязала мешок и, захватив полную пригоршню, дала денег кади и судьям, а потом она подала Джубейру мешок с оставшимися деньгами. И кади с свидетелями ушли, а я просидел с ним и с нею, веселясь и развлекаясь, пока не прошла большая часть ночи. И тогда я сказал себе: "Они влюбленные и провели долгое время в разлуке - я сейчас встану и буду спать где-нибудь вдали от них и оставлю их наедине друг с другом".

И я поднялся, но Будур уцепилась за мой подол и спросила: "Что сказала тебе твоя душа?" И я отвечал ей: "То-то и то-то". - "Сиди, а когда мы захотим, чтобы ты ушел, мы тебя отпустим", - сказала она. И я просидел с ними, пока не приблизилось утро, и тогда она сказала: "О ибн Мансур, ступай в ту комнату, мы постлали тебе там ложе и постель, и оно будет тебе местом сна".

И я пошел и проспал там до утра, а когда я проснулся утром, ко мне пришел слуга с тазом и кувшином, и я совершил омовение и утреннюю молитву. И потом я сел, и когда я сидел, вдруг Джубейр и его возлюбленная вышли из бани, которая была в доме, и оба они выжимали кудри. И я пожелал им доброго утра и поздравил их с благополучием и пребыванием вместе, и сказал ему: "Это начинается с условия, кончается согласием". - "Ты прав, и тебе надлежит оказать уважение", - ответил он. И затем он кликнул своего Казначея и сказал ему: "Принеси мне три тысячи динаров!"

И казначей принес ему мешок, где было три тысячи динаров, и Джубейр сказал мне: "Сделай нам милость, приняв это". А я отвечал: "Не приму, пока ты мне не расскажешь, почему любовь перешла от нее к тебе после такого великого отдаления". - "Слушаю и повинуюсь", - отвечал он. "Знай, что у нас есть праздник, который называется праздник новолетий, и в этот день все люди выходят и садятся в лодки и катаются по реке. И я выехал с друзьями прокатиться и увидел лодку, где было десять невольниц, подобных лунам, и эта Ситт-Будур сидела среди них, и с ней была ее лютня. И она ударила по ней на одиннадцать ладов, а затем вернулась к первому ладу и произнесла такие два стиха:

"Огонь холоднее, чем огни в моем сердце, 
 И мягче утес любой, чем сердце владыки. 

 Поистине, я дивлюсь тому, как он создан был - 
 Ведь тело его - вода, а сердце, как камень".

И я сказал ей: "Повтори двустишие и напев - но она не согласилась..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста тридцать четвертая ночь

Когда же настала триста тридцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Джубейр ибн Умейр говорил: "И я сказал ей: "Повтори двустишие и напев". Но она не согласилась, и тогда я велел матросам забросать ее, и они стали бросать в нее апельсинами так, что мы даже испугались, что потонет лодка, в которой она находилась. И она уехала своей дорогой, и вот причина перехода любви из ее сердца в мое сердце".

И я поздравил их обоих с тем, что они вместе, и взял мешок и то, что было в нем, и отправился в Багдад".

И расправилась грудь халифа, и прошла мучившая его бессонница и стеснение в груди.