Эх, скажу я вам, кто знает толк в сказке по-настоящему - так это валахские цыгане! Где они только не побывали, чего они только не видали! А как разукрасят и правду, и небылицу! Вот взять хотя бы барышню-герцогиню. Уж так расписал ее мой отец! Будто она вся из золота! А на самом деле ее рожа, поди, такая же, как у всех валахских цыган, - на сковородку похожа. А герцог тот либо одурел, либо ослеп.
А вообще я о них, о валахских, ничего худого не скажу: они ведь тоже божьи твари. А что мы, цыгане, не ладим между собой, так это наша беда. Все грызем и грызем друг друга. Трудно разобраться в нашей распре: кто прав, кто виноват. Взять, к примеру, гвоздаря. В чем он винит музыканта? А в том, что у того всего один костюм, да и тот блестит, будто гуталином намазан. Посмотрите, мол, люди на парнишку Леффа, у него и рубашки-то нет, сунет он себе под пиджак белую тряпку, чтобы гаджо не заметили, что у него нет рубашки, да не прогнали. Если, не дай бог, дочь гвоздаря выйдет замуж за музыканта, от нее отвернется вся ее семья, а семья мужа будет тыкать в нее пальцем: поглядите, девка-то вымазано в угольной пыли.
Думал я над этим, много думал. Что ни говорите, а все это из-за гаджо. Они пишут в газетах, что в Америке негров презирают, а недавно мой внучек приходит из школы и ревет: мать его однокашника нажаловалась учительнице: зачем, мол, посадили ее сыночка возле цыганенка. Словом, гаджо презирают цыган. Конечно, есть среди нас такие, которых стоит презирать. Взять, к примеру, валахских цыган. Кому от них польза? Бродяжничают - только тиф разносят, - грабят да убивают по дорогам. Ну, а что сделали гаджо, чтобы они стали другими? Сажают их в тюрьмы - и все. Выйдет цыган из тюрьмы и снова за свое. Из-за таких вот цыган презирают потом и всех остальных. В прежние времена стоило жандарму - порьяло, как мы их называли, увидеть на дороге цыгана, как он хватает его - и с собою, а пройдут по дороге гаджо, хоть сорок человек, - хоть бы что, жандарм их не тронет.
Один мой кум, царство ему небесное, был очень богатый человек, гавитко ромо - деревенский цыган. И была у него очень красивая жена. Какой-то односельчанин кума,.с которым он был в ссоре, заявил, в жандармский пост, будто кум украл у него курицу. Дом кума стоял на краю деревни, тут же была своя конюшня, а в ней - дорогие лошади. В комнатах лежали пышные ковры и много было всякого добра. Словом, был он очень богат. Как-то вечером к нему постучали.
- Кто там? - спрашивает мой кум.
- Жандармы.
Входят. Ноги утопают в коврах. Оглядываются жандармы: везде красивая мебель, чистота, даже не знают, куда смотреть.
- Значит, это вы такой-то? - спрашивают, жандармы у моего кума.
- Так точно, господин унтер, - отвечает мой кум
- Это вы украли курицу?
- Нет, господин унтер.
Ну, ладно. Тут жандармы увидели жену кума, заметили, какая она красавица, и ушли, решив завтра снова явиться для допроса. На другой день они осмотрели конюшню, курятник и, конечно, поняли, что цыган настолько богатый человек, что мог бы купить всю деревню. Но на третий день они все-таки опять пришли, и на следующий тоже и, заметьте, всегда являлись поздно вечером, подымали цыгана и его жену с постели - дознание, ничего не поделаешь. Потом-то цыган сообразил, в чем дело.
Однажды вечером пьяные жандармы стали колотить в дверь прикладами. Снова подняли они цыгана, выгнали его в курятник и требуют: отдай курицу. А жену другой жандарм собрался обыскать в комнате.
Но женщина выскочила в окно в одной рубашке, да еще разорванной, и начала кричать благим матом:
- Люди, христиане, помогите, не то загубит меня жандарм!
Сбежались соседи, а жандармов, конечно, и след простыл. Не думайте, мой кум наутро донес на жандармов. А что вышло из этого? Вызвали его, стали допрашивать об имуществе, что да откуда взялось «Честным трудом добыл - торговлей нажил», - поясняет мой кум, толкует им, что его коней сам граф берет на скачки. Ну, они давай цепляться: откуда, мол, все это? Кум им и говорит: а откуда у короля дворец, ясно - не из божьего чрева. Кончилось тем, что цыгана били по пяткам резиновой палкой да еще сказали на прощанье: радуйся, мол, что не упрятали тебя в тюрьму.
Пришлось моему куму покинуть те места: надо; было спасать жену от издевательств жандармов.
Все это я говорю к тому, что гаджо испокон веков косится на цыгана. А почему цыгане не уживаются друг с другом? Да потому, что тот, кого презирают, сам ищет, кого бы прижать. Вот и получается.
Ни за что не отдаст гвоздарь сына в музыканты пусть какой угодно талант будет у него, потому что с музыкантами такое в корчмах вытворяют, обращаются с ними так, точно они не люди. Раньше последний гаджо позволял себе плевать премьеру в лицо, а потом залеплял его сотенной бумажкой. Цыган мог получить бумажку и покрупнее, если ему удавалось поднять ассигнацию смычком с земли. Что хотели гаджо, то и делали. Захотели - били ногами в контрабас, а цыган - терпи да улыбайся: тешатся господа. Терпит цыган, а сам втайне думает, может, перепадет кое-что: ведь дома шестеро маленьких чаво плачут! Нынче уж таких вещей не позволяет себе посетитель, но некоторые ромы оплакивают те времена: в наши дни уже так не поживишься, как, бывало прежде. Вот и говорим мы, гвоздари: нет уж, не опустимся мы до того, чтобы стать музыкантами. Но однажды случилось так, что музыкант пошел в гвоздари.
Горец Геллер был бедным музыкантом. Ни кола, ни двора, один лишь друг был у него - кривой Мусай, цыган. Если Мусаю изредка подворачивалась работенка, ну, скажем, нанимал его кто-нибудь перевезти вещи на осле, Геллер помогал своему другу грузить повозку. Идут они, бывало, рядом с осликом и спорят, чье ремесло лучше. Геллер говорит:
- Браток, неужто тебе по душе поденщина? Охота тебе за двадцатку целую неделю работать! Ведь ты можешь заработать столько же и за полдня.
- Так-то оно так, зато мне никто не смеет сказать «Заткнись!», я не забавляю своей музыкой пьянчуг, не хожу по домам поздравлять «с праздничком». Об меня никто не оботрет грязных ног!
Так спорили меж собой Геллер да Мусай, музыкант и возчик. И век бы им не сговориться, если бы не один случай. Случай тот был не таким уж великим событием. Но все же слух о нем быстро разнесся повсюду.
Началось с того, что Геллера позвали играть на крестьянскую свадьбу. Зима была свирепая, мороз стоял трескучий, цыган даже солому напихал в свои дырявые ботинки, чтоб ноги не отморозить. Одел он просторную кацавейку, набросил на плечи лиловую шубу, скрипку сунул под мышку, чтобы уберечь ее от мороза да снега, и - в путь. Ну, пришел цыган на свадьбу. Мужики к тому времени уже захмелели. Пристали они к цыгану: сыграй нам песню страстной пятницы или выстучи смычком песню «Отпусти мои волосы, не то я застрелюсь». Словом, известно, как гуляют эти чудаковатые гаджо.
Нализались мужики, конечно, изрядно. Один взял да и бросил в цимбал свой карманный нож: пусть, мол, достанет тот, кто самый ловкий. Бедного Геллера заставили выпить полбутылки сливянки, да такой сливянки, что облей ею лошадь - с нее шкура слезет. Остальную вылили ему на плечи, когда он плясал румынский танец... «Продолжалось это до тех пор, пока отец невесты не выхватил кол из плетня и не разогнал всю родню. Бедному Геллеру даже не заплатили, так и поплелся он ночью, как бездомная собака. Но, к счастью гаджо, уцелела его скрипка, иначе плохо им пришлось бы. Случись что-нибудь со скрипкой, кровь ударит в голову цыгану, схватит он мужика за жилет: «Иди сюда, я тебе губы оборву... Я человек горячий...»
Да, горячая головушка у цыгана!
Идет-идет чоро Геллер, ищет дорогу в слепой ночи, идет, бедняжечка, а возле ушей мороз точно струны перебирает, тонко-тонко звенят струны, И чудится Геллеру...
Вот король, да не простой король, а тот, что правит всем миром, объявляет: все цыгане, сколько их есть на земле, должны собраться у него. Король чувствует, что настал его конец, и хочет еще раз послушать свою любимую песню. Бедный король! Собрались у него все ромы и ждут с нетерпением, что будет. Тут говорят им: «Выходи тот, кто знает песню «Линори, гей, Линори!» Ромы друг друга подталкивают, а никто не идет. Но что это? В густой толпе цыган пробивается один. И кто же это? Геллер! «Ты что, решил всех нас за пояс заткнуть, молокосос? Ты, деревенский цыган, вздумал сыграть то, чего не знаем мы, знаменитые премьеры из богатых кафе? Ступай-ка себе назад, откуда пришел!» Но Геллер идет сквозь толпу. Наконец добрался до короля. Остановился перед ним, смотрит ему в глаза, а сам заправляет уголок белоснежного платка за воротник. И все смотрит, смотрит на короля. Затем прижал скрипку подбородком и заиграл! Сначала тихо-тихо. Никогда не слыхал король таких звуков. А цыган все глядит ему в очи и вдруг как ударит смычком. Сразу же узнал тут король свою песню:
Нам дожить бы до цыганской свадьбы,
Песню на подворье заиграть бы,
Гей, гей, Линори, Линори . ..
Как там она кончается?.. Ну, все равно. А король подпевает - музыка цыгана околдовала его. Пел-пел король, а потом так говорит цыгану:
- Сын ты мой любимый! Руки у тебя золотые!
Целую страну готов я отдать за твои пальцы, а все сокровища свои - на смычок твой нанизать!
Сажает он Геллера справа от себя, а друга его, Мусая, назначает своим выездным кучером.
Идет Геллер мимо садов и мечтает. Вот уж миновал сады. Ох, куда ты идешь, Геллер, куда путь держишь?! Шел бы ты другой дорогой, не хрустнуло бы у тебя под ногами, не очутился бы ты в глубокой яме. Кончилась, цыган, светлая твоя слава, попал ты в волчью западню.
- Ох, святая Марья, что ты сделала со мной? 3авела меня в бездонную яму!
Бедный Геллер попытался было выкарабкаться, но руки его не могли отыскать ни одного корешка, ни одного сучка, за который можно было бы ухватиться. Будто в кремне вырубил крестьянин эту яму, эту волчью западню.
Бедный цыган стал думать о том, как скоротать ночку, а утром, может, пройдет мимо кто-нибудь да вызволит его. Но тут-то и случилась беда. Услыхал цыган возню над головой, и вдруг - бац, что-то тяжелое, большое упало в яму рядом с ним. Хорошо еще, что цыган не пощупал, что это. Вовремя заметил он во тьме два огненных глаза. Чьи то были глаза - можно и не говорить. Волка, конечно.
И вот Геллер выхватил скрипку и, словно обезумев, начал играть. А волк дивится, смотрит глупо, потому что никогда еще не доводилось ему видеть такое чудо. Разве это может быть: волк сверкает на человека своими красными глазищами, но не трогает его? Нет у человека палки, ничего нет, только какая-то странная деревяшка в руке, и вместо того чтобы бить ею волка, он пилит ту деревяшку пополам, а из нее несутся чудесные звуки!
А Геллеру только того и надо было! Хорошо знал он, что жизнь его продлится, пока волка околдовала его музыка. И цыган играл так, словно перед ним стоял король всего мира. Вот кажется музыканту, придворные короля говорят ему:
- Ах ты, бродяга-цыган! Поет твой смычок песню «Гей, Линори, Линори!» А ведь конца-то песни ты не знаешь! Как же ты смел, наглец, прийти сюда? Учти: или сыграешь песню до конца, или твоя голова слетит с плеч!
Вот и сам король сердито закивал головой.
Надо, надо играть бедному Геллеру! Жить-то ведь хочется!
А волк смотрит и смотрит на него.
Плотно сдвинул цыган пальцы на грифе, чтобы они не коченели. «За хлеб-колбасу, за хлеб-колбасу! - чудится ему за спиной голос второй скрипки. - Играй, играй до упаду! Быстрей, живей! Чтоб налилась цыганской кровью скрипка, чтоб ожила и загорелась она!»
- Все это неплохо, сын мой, но ты сыграй мне конец, ведь это же не конец песни!
«Гей, Линори, Линори!», - а как дальше? Вот отсекут тебе, цыган, головушку, этой же ночью отсекут.
Нажимай, цыган, покрепче на струны!
А волк все смотрит и смотрит.
Только б не умолкла скрипка!
Триста граммов тмина - ай да Болдижар,
Раз, два, три, четыре - дай огня, гусар!
Дзинь! Лопнула струна.
А волк все смотрит и смотрит.
А ты ухитрись на трех струнах! В трех струнах - твоя жизнь! Хороша песня, но это же не конец «Ли-люри». О, горе тебе, бедный цыган, брошу я тебя в яму к волкам! ,
Дзинь! Лопнула и вторая струна.
А волк все смотрит и смотрит.
Нет второй струны! А ты ухитрись на двух струнах! Жизнь или смерть - выбирай, цыган!
А волк все смотрит и смотрит.
Продаю повозку, продаю коня,
Ночью нагуляюсь - гляньте на меня.
Играй, как по нотам положено, цыган, пусть звучит мелодия песни! Гуляй, цыган!
О-о-о, опять лопнула струна! Сейчас песне конец! Немеют пальцы от жестокого мороза! Ну, поднапрягись, докажи королю, на что ты способен!..
А волк все смотрит и смотрит.
«Уй-ю-ю-юй!» - вопит скрипка на самой верхней ноте, визжит, завывает, точно вьюга. Берегись же, цыган, бедный цыган, зверь готовится к прыжку...
...Медленно, помаленечку начало светать. Крестьянин рано встает, раньше солнца, и первым делом выгоняет из избы собаку. А собака бежит обратно, лает, заливается. Крестьянин пнул ее ногой в бок, иди, дескать, к своей вшивой матери. Но видя, что собака не переставая воет и тявкает, он набрасывает полушубок и идет за ней. Издали доносится музыка. Кто же это до самой зари гуляет? Крестьянин идет на звук скрипки. Но вдруг остановился как вкопанный да как помчится со всех ног к соседу, потом к другому, к третьему. «Выходи, куманек, и поскорее! И ты, и ты иди! Ступайте живо, все, ничего не спрашивайте, берите веревку покрепче! Вилы захватите!» Бегут мужики. Тот, что скликал всех, летит впереди. Встали мужики полукругом, рты поразевали. Вот самый ловкий из них хватает веревку, вяжет узел и петлю. Как же быть? Думают, решают. Кого вытянут - не знают.
Тот, что сделал петлю, стал опускать веревку в яму. Опустил, затем мужики впятером потянули ее. Веревка пошла вверх. И что же? В петле - волк! Ему тут же перебили хребет, и он испустил дух.
Когда же вытянули бедного музыканта, то жизнь едва теплилась в нем. Чего только не делали мужики, чтоб оживить его! И растирали, и отогревали цыгана. Потом положили на повозку и повезли домой, в цыганский квартал.
Целых две недели был он без памяти. Отхаживал его возчик Мусай. Геллера трясла лихорадка, он обливался потом. В бреду он все твердил про короля мира, и про «Линори».
А когда поднялся Геллер, то пошел он прямиком к шурину своего друга, к цыгану-гвоздарю, что живет на краю деревни, и нанялся к нему в ученики.
А скрипку он так и не брал с тех пор в руки. Может, даже разбил ее сдуру.