Барышня герцогиня

Не сужу я валахских цыган: как знать, может, они и правы. В детстве, признаюсь, я даже восхищался ими, особенно усатым вайдой, усы у него, что стрелы. Бывало, накинет на коней блестящую чеканную сбрую с махровыми кистями, впряжет их в свою телегу, сам стоит на козлах, вожжи в руках, ребятишки - душ пятнадцать-двадцать - облепят задок и - галопом через село! Гей, хороша жизнь бродячая, кочевая, чу­до как хороша!

Случилось это еще тогда, когда валахские цыгане ко­лесили на телегах по всей стране. Историю эту я слы­хал от отца. Правда то или нет - не могу сказать, сам не видел, а если кто хочет знать, пусть походит по белу свету и узнает.

Давным-давно это было. Кочевал табор по дорогам прекрасной Трансильвании. Ребятишки прямо в ки­битках вырастали, цыгане и не разбирались, который из них чей, весь табор был как одна семья. Когда лошади уставали, цыгане раскидывали шатры и делали передышку. Ромы торговали, а ромны, цыганки то есть, ходили по селам, воровали да гадали, - так и жили. И не думали цыгане, чья земля, на которой они устроили привал. «Пока мы тут, наша - и все».

Однажды остановились они на ночлег на земле одного герцога, распрягли лошадей на душистой травке. Вечерело. Цыгане спешили раскинуть шатры, чтобы еще засветло успеть приготовить ужин. И успели. Вот уже перед шатром вайды загорелся большой костер, появились котелки, а в них - жирные куры, - сло­вом, наступила пора ужина.

Как это там вышло - не знаю, только герцог в ту пору как раз находился в своем имении. Пошел он гулять вечером - увидел пламя костра и цыганский табор.

- Добрый вечер, цыгане. Простите меня, что поме­шал вам ужинать.

Так и так, мол, герцог я, и хочется мне знать, что происходит в моих владениях.

Цыгане, сидевшие на корточках вокруг огня, тоже приветствовали вельможу. Спиной к герцогу стояла цыганка, через плечо у нее была перекинута длинная узкая лента из теста. Один конец ее она держала в руках. Женщина ладонями расплющивает тесто, потом отрывает от него кусочки - и те будто сами летят в кипящий котел, а лента становится все короче. Пока цыгане да вельможа беседовали о том о сем, женщина кончила варить тесто, и теперь на большом глиняном блюде вздрагивали крупные, жирные, посыпанные сладким творогом галушки.

Потекли у вельможи слюнки при виде цыганского лакомства, и не только при виде лакомства... Когда он сидел и разговаривал, вдруг заметил у огня одну чайори*. Девушка эта была такая красавица, каких не видал он даже на княжеских балах. Глянул герцог на чайори, да так и не мог больше отвести от нее глаз.

*(Девушка (цыганск.))

Что делать? Сильно нравилась ему девушка, очень сильно, да цыган много, а он один, ни сманить краса­вицу, ни украсть. Тут пришла ему на ум одна хитрость.

- Господин вайда! - говорит он. И правильно го­ворит: в те времена вайда считался большим челове­ком; толстая, сложенная вдвое золотая цепь красова­лась у него на жилете, на пальце сиял ангрусти* с ис­кристым камнем. В его власти была и жизнь и смерть ромов. - Господин вайда! Я еще никогда в жизни не ел галушек по-цыгански. Примите меня в свою компанию, я охотно поужинаю с вами. Что до выпивки, то о ней я уж позабочусь.

*(Кольцо, перстень (цыганск.))

- Какие могут быть разговоры, садитесь с нами, это большая честь для нас, - отвечает вайда. - Раз уж вашей милости захотелось отведать нашего скуд­ного ужина - не спрашивайте, подсаживайтесь к нам.

Но герцог, прежде чем сесть с ними, отправился до­мой - замок его был недалеко - и велел своему управляющему погрузить на телегу и свезти в табор бочку отличного старого токайского. А сам бегом обратно. Как он летел, ах, как летел: красавица цыган­ка все стояла у него перед глазами.

Присел герцог вместе с ромами на корточки и стал есть галушки, как они, деревянной вилкой. После ужи­на, когда открыли бочку, герцог сделал вид, будто только что заметил девушку, будто впервые взглянул на неё, и обратился к ней с такими словами:

- А ну, красавица девица, прошу тебя, спой нам что-нибудь.

- Спой, спой, доченька! - поддержал вайда. - Ведь песня твоя, Мирикло*, так же прекрасна, как и ты сама!

*(Жемчужина (цыганск))

Девушка встала с земли, подняла свои дивные очи и запела тихо и грустно:

 В дальний-дальний путь я выйду, краля, 
 Добреду до комитата Заля, 
 -Там цыгане обо мне не знают, 
 Мужики не знают обо мне! 
 У меня совсем немного денег, 
 Но тебе куплю я карамелек, 
 Станут губы сладкими твои; 
 У меня совсем, немного денег, 
 Только губы сладки от любви! 

Конец песни она тянула долго, печально, знаете, по-валахо-цыгански, так, что душа содрогнулась, а потом тряхнула красной в оборках юбчонкой и пошла пля­сать. Но только не так, как пляшут чардаш гаджо в своих измазанных коровьим навозом сапогах! Нет!

Она шла крошечными шажками, и ножки ее, обутые в красные туфельки, тоже были крошечные; идет-идет, да вдруг как закружится, да как притопнет: эх, ицца-фицца-кукорицца, рви струны, эх! А скрипка поет, заливается. Танцует озорница и напевает:

 Нынче не сыщешь цыгана такого. 
 Чтобы сыграл мою песню толково: 
 Больно трудна эта песня моя, - 
 Тюхайя! 

 Парень один эту песенку знал. 
 Первую скрипку в корчме он играл; 
 В городе Вац, перед стойкой корчмы, 
 Песенку эту певали и мы! 

Тут все цыгане повскакали со своих мест, окружили девушку и тоже пустились в пляс, манят ее, ласкают. В тот вечер увидел герцог даже танец лисиц.

Вот кончились удалые пляски. Улегся табор. Но герцогу не спится. Все чудится ему красавица чайори. Как раздобыть ее? Как раздобыть?

Наутро, чуть забрезжил рассвет, снова явился он в табор и обратился к цыганам с такой речью:

- Слушайте меня, цыгане, да хорошенько! Скажу я вам, что придумал я: этой ночью. Идите все за мной и располагайтесь у моего замка. Не будет у вас ни за­бот, ни хлопот ни о еде, ни о питье: мой управляющий и мои слуги все подадут вам, все, что душе вашей бу­дет угодно. И лошадям вашим лучше будет в моих конюшнях.

Так они и сделали. Перебрались, цыгане на новое место и зажили с этого дня без горя, без забот. Слу­ги - у герцога их было множество - изо всех сил угождали цыганам. А герцог только одну думушку лелеял: как бы заполучить девушку.

Но дни шли за дням, и все оставалось по-старому. Девушка помогала стряпать матери, жене вайды, при­сматривала за детворой, чтобы не оставляла вокруг герцогского замка каких-нибудь следов. Под вечер приходили молодые цыгане, что увивались около кра­сивой дочери вайды.

«Пока все спокойно, - думает герцог, - но наста­нет день и наскучит им сытая жизнь, тогда вспорх­нут они и уйдут от меня, как апостол Павел от вала­хов». Загрустил герцог: ведь с каждым днем он все больше влюблялся в красавицу цыганку.

Однажды утром подходит он к вайде, да и говорит:

- Господин вайда, я очень прошу вас, позвольте вашей дочке зайти ко мне, в мой замок, я хочу пока­зать ей свои хоромы и все свои сокровища.

- Ладно, - говорит вайда, - пусть идет.

Вот мать начала наряжать ее, а герцог тем време­нем стоял перед их шатром и дожидался. Вдруг он услышал песню, что напевала мать, одевая девушку:

 Кофта красная, как кровь, огненная юбка, 
 Их отец тебе купил, милая голубка. 
 Разве этакий наряд может не понравиться? 
 Дай-ка сказочку тебе расскажу, красавица! 

- Жила-была цыганочка, звали ее так же, как и тебя, - Мирикло. Привалило ей однажды большое счастье, дочь моя. Какой-то король или герцог - я уж не знаю, да не в этом дело: у одного дерева сучья растут повыше, у другого пониже, - словом влюбил­ся король в ту девушку. Забрал ее в свой замок, кор­мил-поил, чем только ни угощал он ее, сулил ей мно­го денег и хотел, чтобы она принадлежала ему. Но де­вушка сказала так: «Если бы был ты цыганом, я бы стала твоей и денег твоих не взяла». С этими словами ушла она из замка и вернулась к отцу. Вскоре после этого один молодой парень попросил ее руки, она и вышла за него. Говорят, и сейчас живут в согласии и любви. Вот и конец сказке, дочь моя. Возьми шаль, набрось на плечи да ступай.

Сказка эта была уроком не только для девушки, но и для герцога. Шел он с девушкой вверх по до­роге, к замку, а сам все про сказку думал. А когда пришли, он показал девушке свой замок, картины, все богатство свое, потом повел ее в самую лучшую ком­нату. Здесь их уже ожидал накрытый стол. Каких только яств на нем не было! Ешь-пей, что душе угод­но. Откушали они, и знатный вельможа сказал де­вушке так:

- Прекрасная Мирикло, теперь я хочу спросить у тебя кое о чем. Случайно я слышал сказку твоей ма­тери, жены вайды, которую она рассказывала, одевая тебя. Я спрашиваю: хочешь ли ты, чтобы конец той сказки был лучше, прекрасней? Одним словом, если бы я попросил твоей руки, пошла бы ты за меня замуж?

Девушка что-то залепетала в ответ: да что может сказать такая девчушка, пусть даже самая красивая. Что она может ответить в такую минуту великому герцогу? Ну, она бормотала, бормотала что-то, на­конец все-таки призналась, что она, пожалуй, не про­тив, но только, ей не хотелось бы расстаться со своими. Да и отец неизвестно еще что скажет.

Герцог только этого и дожидался! Помчался он вниз по лестнице и потащил за собой девушку прямо к отцу вайде. Ну, значит, сказал герцог вайде все, как полагается.

- Больше ни о чем не будет у вас заботы, госпо­дин вайда, навеки останетесь моими гостями и вы, и ваша семья, и весь ваш народ, - так закончил герцог свою речь.

Вайда тут же собрал всех ромов: так и так, мол, герцог хочет взять в жёны мою дочку. Тогда они - ромы, значит, - могут, остаться гостями вельможи до самой смерти.

Старикам это пришлось по вкусу, как-никак дочь вайды будет герцогиней, а если к тому же и им пере­падет что-нибудь, так чего же раздумывать.

Но парни заупрямились: ведь кое-кто из них давно уже ласково поглядывал на Мирикло.

А все же сделали так, как порешили старики, ибо вайда ни с кем, кроме стариков, не пожелал совето­ваться. Сразу же назначили день свадьбы.

И все бы ничего, да парни не могли никак смириться с этим. Ох, и разгорячились они! Недаром в их жилах текла цыганская кровь! Решили они отбить охоту у герцога жениться на цыганке. Поговорили, обсудили все между собой, затем один из них, тот, у кого больше всех чесались руки, подошел к гер­цогу:

- Женимся, стало быть, господин герцог, же­нимся?

- Да, браток, видно, время пришло жениться и мне.

- Время пришло, говорите? А можно ли полю­бопытствовать, кто эта счастливица?

- Кто? Известно же, дочь вайды, Мирикло.

- Да ну! Вы никак вздумали со мной шутить, господин герцог?

- То, что я говорю, не шутка, это сущая правда.

- Какая правда?

- Сущая правда, говорю тебе.

- А я слыхал, будто вы намерены жениться на своей собственной сиятельной мамаше.

- От кого, парень, ты слыхал это?

- От кого? От самой же вашей сиятельной ма­маши в конюшне, на соломе нынче ночью.

- Послушай, парень! Не будь ты моим гостем, я бы тут же на месте искромсал тебя.

- Не будь вы хозяином, а я - гостем, я бы давно сделал вас посмешищем.

- Посмешищем?

- Именно.

- Вижу, у тебя в руках добрая палка из кизила. Покажи-ка, на что она годится.

- А вот на что.

С этими словами молодой цыган взмахнул палкой. Уж с чем, с чем, а с палкой обращаться он умел, как все цыгане. Случалось даже, что он укладывал ею до сорока гаджо. И теперь цыган замахнулся так, что ударь он по железу - искры брызнули бы. Да толь­ко сам герцог тоже был не промах, драться и он умел. Этому искусству он набился у батраков. Вечерами герцог переодетый уходил из замка на окраину села, к мужикам, он с ними в дружбе был. Так вот, когда цыган на него замахнулся кизиловой палкой, герцог отскочил в сторону, и палка ударилась оземь. Тогда он наступил ногою на конец палки, нагнулся, схватил и давай выкручивать палку из рук цыгана. Не ду­майте, что это было легко. Чаво держался кремнем! Но видя, что и противник не плох, что силы равны, он прибегнул к уловке. Что он сделал, спросите вы? Взялся за палку возле самых рук герцога. Тот тоже не зевает. Хватает палку за другой конец. Теперь у герцога оба конца. Чаво тоже ухватился обеими руками за два конца. Борются, борются они, а толку все нет. Видать, силы равны.

Так бы и не кончилась борьба, если бы герцог вдруг не заметил, что он на добрых полголовы выше парня, а раз так, значит, и руки у него длиннее. Не­долго думая стал он поднимать палку кверху, вот так, двумя руками, и когда она была уже выше его головы и руки парня напряглись, герцог дернул палку. Парень сорвался. Но он не растерялся, в руке его тотчас же блеснул леградский нож, чури. Борьба шла не на жизнь, а на смерть! Герцог внезапно уда­рил палкой парня по руке, на руке цыгана показа­лась кровь, он выронил чури.

- Ну, парень, послушай меня, оставь ты свой нож там, где он лежит. Ни к чему нам кровопроли­тие. Ты же знаешь, если ранишь меня или убьешь, тебя разорвут мои слуги, а прекрасная Мирикло все равно не будет твоей, даже если бы я того захотел. Будь лучше моим кумом, а чтоб заглушить печаль, ступай, выбери себе в моей конюшне пару лучших коней. Они помогут тебе забыть горе.

Послушался цыган герцога, что еще оставалось бедному цыганскому парню: слово словом, а ведь герцог-то поборол его. Ну, поблагодарил цыган его за честь да и бочком-бочком восвояси.

Свадьба была на следующий день. Колбасники, портные, повара и слуги работали, высунув языки. Такая была спешка! Люди очень любили своего гос­подина, - герцога, но если он что-нибудь приказы­вал, все дрожали перед ним. Так в суматохе прошел день.

На другой день к полудню все было готово. Ромы принарядились, и женщины, и мужчины все свое зо­лото нацепили на себя. Ну, словом, когда все уже было готово, двинулись в путь. Но не думайте, не в церковь они шли, шли они, по валахо-цыганскому обычаю, на зеленую полянку в густом лесу, что рос вокруг замка. Герцог сам не понимал, что делается, но не вмешивался: пусть поступают цыгане по-своему, как знают.

На хорошенькой зеленой полянке поставили на землю образ Марьи. Рядом с образом встал вайда и подозвал к себе невесту с женихом.

- Можешь ли ты, жених, поклясться, что любишь эту девушку? Можешь ли ты поклясться пресвятой Марьей от всего сердца? И ты, невеста, поклянешься ли ты, что во всем будешь послушна своему будущему мужу? А теперь поклянитесь оба от чистого сердца именем пресвятой Марьи, образ которой здесь, перед вами, что вы останетесь мужем и женой до тех пор, пока будете любить друг друга.

После этого вайда соединил их руки и свадебное шествие с пением направилось к замку. Дома гостей ожидал царский пир.

Когда пришел веселью конец - не знаю, сколько дней прошло - неизвестно, ведь свадьбы в те вре­мена тянулись и по полмесяца, - одним словом, ког­да шумному веселью настал все-таки конец, пришла герцогу в голову умная мысль. Он пригласил к себе из далеких стран знаменитых ученых, чтобы они обу­чили жену его писать и читать, решил он сделать из нее настоящую герцогиню. И вот со всех окрестностей стали съезжаться в его замок герцоги и вельможи поглядеть на невиданную красавицу, на неслыханную умницу, что поселилась в соседнем замке.

Но в один прекрасный день цыгане исчезли из владений герцога. Не привыкли они к изобилию да к жизни на одном месте, вот и поднялись. Сели в ки­битки да и отправились туда, куда солнце светит.

Как ушли цыгане, загрустила барышня-герцогиня. Все стоит у окна, тоскует, глаз не сводит с дороги, словно ждет от этой дороги доброй вести. Но дни шли за днями, а вестей все не было, и герцогиня тос­ковала все сильней. И напрасно утешал ее герцог ласковыми словами, поцелуями.

Кони

Однажды так сказала она своему мужу:

- Мой добрый муж, супруг мой, извела меня тоска. Привыкла я дома к той еде, что моя мать стряпала, не судите меня за это. Признаюсь, не раз я убегала из замка в табор к ней на обед. И теперь мне так хочется попробовать лепешек моей матери, таких, какие только она умеет жарить, но здесь, сре­ди ваших людей, нет человека, который мог бы при­готовить их. А я очень хочу лепешек.

Как услыхал это герцог да как узнал, что хочется его барышне-герцогине всего-навсего лепешек, обра­довался он и стал скликать со всей окрестности уме­лых стряпух. «Готовьте скорее для моей жены ле­пешки, да поживее!»

И началась стряпня, да только все напрасно: жен­щины эти даже не знали, жарят цыганские скребки или пекут. Стали они угощать барышню-герцогиню всякой всячиной - и жареным, и печеным. Но ба­рышня-герцогиня только грустно качала головой:

- Не то, все не то.

Наконец герцогу надоела эта бесполезная суета, и он разогнал всех стряпух, боясь, как бы его нена­глядная женушка, чего доброго, не захворала от вида и запаха всех этих блюд. Он еще сильней любил ее теперь, ведь она собиралась родить ему ребенка.

В конце концов барышня-герцогиня сказала своему мужу:

- Позвольте мне самой приготовить лепешки так, как при мне их делала мать. Они такие вкусные, что тот, кто отведает их хоть раз, больше ничего в жизни не захочет. Вот посмотрите, вы без стеснения сможе­те угостить этими лепешками и ваших друзей вель­мож.

Герцог тут же решил проверить, правду ли гово­рит его жена. Он тайком снова созвал господ со всей окрестности, а барышне-герцогине, велел заняться стряпней, коли ей уж так этого хочется. Разве мог этот бедняга думать, что его жена, даже став женою герцога, всё равно останется цыганкой!

Ну так вот, на другой день Мирикло засучила ру­кава своего белоснежного кисейного платья и стала разводить посреди герцогского двора костер. То при­сядет у огня, то встанет, го присядет, то снова вста­нет, наконец подошла она к герцогу и жалуется, не­удобно, мол, ей работать в таком дорогом наряде, хочется переодеться в свое старое девичье платье «Хорошо, - подумал герцог, - тем лучше, пусть мои гости удивятся.». А барышня-герцогиня надела свое прежнее платье и стала подбрасывать сучья в костер. До тех пор она подкладывала сучья, пока угли не стали красными. Тогда она приготовила из теста круглые лепешки и стала кидать их на уголья. Бросит лепешку, подождет немного. Перевернет ле­пешку и опять подождет. А когда лепешки испекутся, ловко выхватывает их из огня, а на их место кидает другие. Тем временем с готовых лепешек она аккуратненько соскребала гарь. Разломила она одну лепешку пополам и протянула своему мужу.

Пока лепешки пеклись, господа подошли к костру и окружили его. Мирикло никого не обошла: каж­дому дала по лепешке. Дивятся гости: откуда, мол, взялась эта проворная хорошенькая цыганочка. Они, конечно, не узнали ее в старом платье.

Уплетают господа за обе щеки пышные лепешки, и герцог среди них. Ест он да посмеивается, слушая, что гости говорят:

- Ай да красоточка цыганка! Я бы охотно забрал ее к себе, чтобы стряпала и для меня, только как бы моя жена, эта старая кикимора, не переломила мне за это хребет.

Герцог решил: пускай гости вдоволь наговорятся, а тогда он им скажет: «Приглядитесь-ка к этой стря­пухе», - и пошлет ее переодеться в герцогское платье.

Все бы вышло, как он задумал, да только не тут-то было.

- Поглядите-ка, да получше, на эту цыганочку: неужто не узнаете ее? Ведь это же моя милая же­нушка, крошка Мирикло.

Господа повернулись к костру, но там ее уже не было.

- Погодите немного, она придет сейчас, только снимет с себя отрепья, - сказал герцог.

Тем временем открыли бочонок, и стали господа наполнять чары: лепешки пить просили. Герцог спохватился только тогда, когда бочонок был осушен до дна.

- Куда же пропала Мирикло?

Герцог послал за женою слуг, но те вернулись ни с чем. Не на шутку испугался тут герцог и бросился на розыски. А Мирикло нет ни в замке, ни на дворе!

Тут и слуги, и господа, те, что помоложе, сели на коней. До самого утра искали. Обшарили всю окрест­ность, и дальние леса, и густые заросли - все на­прасно. Так и не нашли Мирикло.

Быть может, где-нибудь в дальнем задунайском краю, в шатре своего отца-вайды, родила она сыноч­ка герцогской крови. А может, сбылась сказка ее ста­рой матери.