Рассказ о Масруре и Зейн-аль-Мавасиф (ночи 845-863)

Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие века и годы один человек, купец, по имени Масрур, и был этот человек из прекраснейших людей своего времени, с большими деньгами и живший в холе, но только любил он гулять в цветниках и садах и развлекаться любовью к прекрасным женщинам.

И случилось так, что он спал в одну ночь из ночей и увидел во сне, будто он в саду из прекраснейших садов, и в нем четыре птицы, и в числе их - голубка, белая, как начищенное серебро. И купцу понравилась эта голубка, и возникло из-за нее в его сердце великое волнение, а потом он увидел, что к нему спустилась большая птица и вырвала голубку у него из рук, и показалось это ему тяжким. А затем, после этого, он пробудился от сна и не увидел голубки и боролся со своими желаньями до утра. И он сказал себе: "Непременно пойду сегодня к кому-нибудь, кто растолкует мне этот сон..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот сорок шестая ночь

Когда же настала восемьсот сорок шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур-купец, пробудившись от сна, боролся со своими желаньями до утра, а когда настало утро, он сказал себе: "Непременно пойду сегодня к кому-нибудь, кто растолкует мне этот сон!" И он поднялся и ходил направо и налево, пока не удалился от своего жилища, но не нашел никого, кто бы ему растолковал этот сон, а затем, после этого, он захотел вернуться к своему жилищу. И когда он шел по дороге, вдруг пришло ему на ум свернуть к одному дому из домов купцов. А этот дом принадлежал кому-то из богатых, и когда Масрур подошел к нему, он вдруг услышал звуки стенаний, исходивших из печального сердца, и голос, произносивший такие стихи:

 "Подул благовонный ветер с места, где след ее, - 
 Вдыхая его, больной найдет исцеление. 

 Стоял у развалин я истертых и спрашивал, 
 Давали ответ слезам лишь кости истлевшие. 

 Я молвил: "О ветерок, Аллахом молю, скажи, 
 Вернутся ли к этому жилищу дни счастия 

 И буду ли счастлив я с газелью, склонившей стан 
 Ко мне, - ее сонных век недуг изнурил меня?"

И, услышав этот голос, Масрур заглянул за ворота и увидел сад из прекраснейших садов, в глубине которого была занавеска из красной парчи, окаймленная жемчугом и драгоценными каменьями, а за занавеской были четыре невольницы, и между ними - девушка ниже пяти пядей и выше четырех пядей, подобная светящей луне и округлому месяцу, с парой насурьмленных глаз и сходящихся бровей и ртом, подобным печати Сулеймана, а губы и зубы ее были точно жемчуг и коралл. И она похищала разум своей красотой, прелестью, стройностью и соразмерностью. И когда Масрур увидел эту девушку, он вошел в дом и прошел дальше, пока не дошел до занавески, и тут девушка подняла голову и посмотрела на него. И Масрур приветствовал ее, и она возвратила ему приветствие нежной речью, и когда Масрур взглянул на девушку и всмотрелся в нее, его ум улетел и сердце его пропало. И он посмотрел в сад, а сад был полон жасмина, левкоев, фиалок, роз, апельсинов и всяких, какие бывают в саду, цветов, и все деревья опоясались плодами, и вода лилась вниз из четырех портиков, которые стояли один напротив другого. И Масрур всмотрелся в первый портик и увидел, что вокруг него написаны красным суриком такие два стиха:

 О дом, да не войдут в тебя печали, 
 И время пусть владельца не обманет! 

 Прекрасен дом, приют дающий гостю, 
 Когда для гостя станет место тесным!

А потом он всмотрелся во второй портик и увидел, что вокруг него написаны червонным золотом такие стихи:

 Блистают пусть на тебе одежды довольства, 
 Покуда чирикают на дереве птицы. 

 Пребудут пускай в тебе всегда благовония, 
 Желания любящих в тебе да свершатся. 

 И пусть обитатели твои будут радостны, 
 Покуда блистает рой звезд быстрых в высотах.

А затем он всмотрелся в третий портик и увидел, что вокруг него написаны синей лазурью такие два стиха:

 Пребудь в благоденствии, о дом, и довольстве, 
 Покуда темнеет ночь и блещут светила. 

 В воротах твоих входящим счастье дает приют, 
 И благо пришедшему твое изобильно.

А затем он всмотрелся в четвертый портик и увидел, что вокруг него написан желтой тушью такой стих:

 Сад прекрасный, а вот и пруд полноводный - 
 Место дивно, и наш господь всепрощающ.

А в этом саду были птицы: горлинки, голуби, соловьи и вяхири, и всякая птица пела на свой напев, а девушка покачивалась, красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и пленялся ею всяк, кто ее видел. "О человек, - сказала она потом, - что дало тебе смелость войти в дом, тебе не принадлежащий, и к девушкам, не принадлежащим тебе, без разрешения их обладателей?" И Масрур ответил: "О госпожа, я увидел этот сад, и мне понравилась красота его зелени, благоухание его цветов и пение его птиц, и я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок времени, а потом я уйду своей дорогой". - "С любовью и охотой!" - молвила девушка.

И когда Масрур-купец услышал ее слова и увидел заигрыванье ее глаз и стройность ее стана, он смутился из-за красоты и прелести девушки и приятности сада и птиц, и его разум улетел. И он растерялся, не зная, что делать, и произнес такие стихи:

 "Появился месяц, красою дивной украшенный, 
 Среди холмов, цветов и дуновений; 

 Фиалок, мирт и розы благовония 
 Дышали ароматом под ветвями.

 О сад - он совершенен в дивных качествах, 
 И все сорта цветов в себе собрал он. 

 Луна сияет сквозь тень густую ветвей его, 
 И птицы лучшие поют напевы. 

 И горлинки, и соловей, и голуби, 
 А также дрозд тоску мою волнует. 

 И страсть стоит в душе моей, смущенная 
 Ее прелестью, как смущен хмельной бывает".

И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала стихи Масрура, она посмотрела на него взором, оставившим в нем тысячу вздохов, и похитила его разум и сердце. И она ответила на его стихи такими стихами:

 "Надежду брось на близость с той, в кого влюблен! 
 Пресеки желанья, которые питаешь ты! 

 Брось думать ты, что не в мочь тебе оставить ту, 
 В кого, среди красавиц, ты влюблен теперь. 

 Взор глаз моих влюбленным всем беду несет, 
 И не тяжко мне. Вот слова мои - сказала я".

И когда Масрур услышал ее слова, он решил быть твердым и стойким и затаил свое дело в душе и, подумав, сказал про себя: "Нет против беды ничего, кроме терпения". И они проводили так время, пока не налетела ночь, и тогда девушка велела принести столик, и он появился перед ними, уставленный всевозможными кушаньями - перепелками, птенцами голубей и мясом баранов. И они ели, пока не насытились, и Зенн-аль-Мавасиф велела убрать столы, и их убрали и принесли прибор для омовенья, и они вымыли руки, и затем девушка велела поставить подсвечники, и их поставили, и вставили в них камфарные свечи.

А после этого Зейн-аль-Мавасиф сказала: "Клянусь Аллахом, моя грудь стеснилась сегодня вечером, так как у меня жар!" И Масрур воскликнул: "Да расправит Аллах твою грудь и да рассеет твою заботу!" - "О Масрур,- сказала девушка, - я привыкла играть в шахматы. Смыслишь ли ты в них что-нибудь?"-"Да, я в них сведущ",- ответил Масрур. И Зейн-аль-Мавасиф поставила перед ним шахматы, и вдруг оказалось, что доска из черного дерева и украшена слоновой костью и у нее поле, меченное ярким золотом, а фигуры из жемчуга и яхонта..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот сорок седьмая ночь

Когда же настала восемьсот сорок седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка велела принести шахматы, и их принесли, и когда Масрур увидел шахматы, его мысли смутились. И Зейн-аль-Мавасиф обернулась к нему и сказала: "Ты хочешь красные или белые?" И Масрур ответил: "О владычица красавиц и украшенье утра, возьми ты красные, так как они красивы и подходят для подобной тебе лучше, и оставь мне белые фигуры". - "Я согласна", - сказала Зейн-аль-Мавасиф и, взяв красные, расставила их напротив белых и протянула руку к фигурам, передвигаемым в начале поля. И Масрур посмотрел на ее пальцы и увидел, что они как будто из теста. И он смутился из-за красоты ее пальцев и приятности ее черт, и девушка сказала: "О Масрур, не смущайся, терпи и держись стойко". И Масрур молвил: "О владычица красоты, позорящей луны, когда посмотрит на тебя влюбленный, как будет он терпелив?"

И все это было так, и вдруг она говорит: "Шах умер!" И тут она обыграла его, и поняла Зейн-аль-Мавасиф, что от любви к ней он одержимый. "О Масрур, - сказала она, - я буду играть с тобой только на определенный заклад и известное количество". - "Слушаю и повинуюсь", - ответил Масрур. И девушка молвила: "Поклянись мне, и я поклянусь тебе, что каждый из нас не будет обманывать другого". И когда оба вместе поклялись в этом, она сказала: "О Масрур, если я тебя одолею, я возьму у тебя десять динаров, а если ты меня одолеешь, я не дам тебе ничего". И Масрур подумал, что он ее одолеет, и сказал ей: "О госпожа, не нарушай своей клятвы, я вижу, ты сильнее меня в игре". - "Я согласна на это", - ответила девушка.

И они стали играть и обгоняли друг друга пешками, и девушка настигала их ферзями и выстраивала их и связывала с ладьями, и душа ее согласилась выставить вперед коней. А на голове у Зейн-аль-Мавасиф была синяя парчовая перевязь, и она сняла ее с головы и обнажила запястье, подобное столбу света, и, пройдясь рукой по красным фигурам, сказала Масруру: "Будь осторожен!" И Масрур оторопел, и улетел его разум, и его сердце пропало, и он посмотрел на стройность девушки и нежность ее свойств и смутился, и его охватила растерянность, и он протянул руку к белым, но она потянулась к красным. "О Масрур, где твой разум? Красные - мои, а белые - твои", - сказала девушка. И Масрур воскликнул: "Поистине, тот, кто на тебя смотрит, не владеет своим умом!" И когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, в каком Масрур состоянии, она взяла у него белые и дала ему красные, и он сыграл с нею, и она его обыграла.

И Масрур продолжал играть с нею, и она его обыгрывала, и каждый раз он давал ей десять динаров, и Зейн-аль-Мавасиф поняла, что его отвлекает любовь к ней, и сказала: "О Масрур, ты получишь то, что хочешь, только когда обыграешь меня, как ты условился, и я буду с тобой играть только на сто динаров за каждый раз". - "С любовью и охотой", - сказал Масрур. И девушка стала с ним играть и обыгрывала его и повторяла это, и он всякий раз давал ей сотню динаров, и это продолжалось до утра, и Масрур не обыграл ее ни разу. И он поднялся и встал на ноги, и Зейн-аль-Мавасиф спросила: "Что ты хочешь, о Масрур?" - "Я пойду домой и принесу денег. Может быть, я достигну осуществления надежд", - ответил Масрур. И девушка молвила: "Делай что хочешь из того, что тебе вздумалось".

И Масрур пошел в свое жилище и принес девушке все деньги, и, придя к ней, он произнес такие два стиха:

 "Привиделась в виденье сна птица мне 
 В саду приятном, где цветы радостны, 

 Я птицу ту, явилась лишь, изловил. 
 Верна мне будь - вот сна того явный смысл".

И когда Масрур пришел к девушке со всеми своими деньгами, он стал с ней играть, и она обыгрывала его, и он не смог уже выиграть ни одной игры. И так продолжалось три дня, пока она не взяла у него всех его денег, и когда его деньги вышли, она спросила его: "О Масрур, что ты хочешь?" - "Я сыграю с тобой на москательную лавку", - сказал Масрур. "А сколько стоит эта лавка?" - спросила девушка. "Пятьсот динаров", - ответил Масрур. И он сыграл с нею пять раз, и она его обыграла, а потом он стал с ней играть на невольниц, поместья, сады и постройки, и она забрала у него все это, и все, чем он обладал.

А после этого она обратилась к нему и спросила: "Осталось ли у тебя сколько-нибудь денег, чтобы на них играть?" И Масрур ответил: "Клянусь тем, кто ввергнул нас с тобою в сети любви, моя рука не владеет больше ничем из денег или другого - ни малым, ни многим". - "О Масрур, все, что началось с согласия, не должно кончаться раскаянием, - сказала девушка. - Если ты раскаиваешься, возьми твои деньги и уходи от нас своей дорогой, и я сочту тебя свободным передо мною". - "Клянусь тем, кто предопределил нам все эти дела, если бы ты захотела взять мою душу, ее было бы мало за твою милость! - воскликнул Масрур. - Я не полюблю никого, кроме тебя". - "О Масрур, - сказала Зейн-аль-Мавасиф, - тогда пойди и приведи судью и свидетелей и запиши на меня все твои владенья и поместья". И Масрур отвечал: "С любовью и охотой!"

И в тот же час и минуту он поднялся и, приведя судью и свидетелей, ввел их к девушке, и когда судья увидел ее, его ум улетел и сердце его пропало и его разум взволновался из-за красоты ее пальцев. "О госпожа, - воскликнул он, - я напишу свидетельство только с условием, что ты купишь эти поместья, и невольниц, и владенья, и они все окажутся в твоем распоряжении и обладании". - "Мы согласились в этом, напиши мне свидетельство, что собственность Масрура, его невольницы и то, чем владеет его рука, переходят в собственность Зейн-аль-Мавасиф за плату размером в столько-то и столько-то", - сказала Зейн-аль-Мавасиф. И судья написал, и свидетели приложили к этому подписи, и Зейн-аль-Мавасиф взяла свидетельство..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот сорок восьмая ночь

Когда же настала восемьсот сорок восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф взяла у судьи свидетельство, в котором содержалось, что все, что было собственностью Масрура, стало ее собственностью, она сказала: "О Масрур, уходи своей дорогой".

И тогда к нему обратилась ее невольница Хубуб и сказала ему: "Скажи нам какое-нибудь стихотворение" И он сказал об игре в шахматы такие стихи:

 "Пожалуюсь на судьбу, на все, что случилось, я, 
 На шахматы, проигрыш и время я сетую, 

 На любовь к нежной девушке с прекрасной шеею - 
 Ведь равной ей в людях нет средь жен и среди мужчин. 

 Стрелу наложила глаз на лук свой прекрасная 
 И двинула ряды войск, людей побеждающих. 

 И белых, и красных, и коней поражающих, 
 И против меня пошла и молвила: "Берегись!" 

 Презрела она меня, персты свои вытянув 
 В ночной темноте, такой же, как ее волосы. 

 Чтоб белых моих спасти, не мог я подвинуть их, 
 И страсть моих слез струю излиться заставила 

 И пешки, и ферзь ее, и башни тяжелые 
 Напали, и вспять бежит рать белых разбитая, 

 Метнула в меня стрелу глаз томных красавица, 
 И сердце разбито той стрелою мое теперь. 

 Дала она выбрать мне одно из обоих войск, 
 И выбрал я белых рать в расчете на счастие 

 И молвил: "Вот белых войско - мне подойдет оно, 
 Его для себя хочу, а ты возьми красные". 

 Играли мы на заклад, и так согласился я, 
 Ее же согласия достигнуть я не сумел. 

 О горесть сердечная, о грусть, о тоска моя! 
 О близости с девушкой, на месяц похожею! 

 Душа не горит моя, о нет, не печалится 
 О землях, и только взгляда жаждет ее она! 

 И стал я растерянным, смущенным, взволнованным, 
 И рок упрекал за то, что сталось со мною, я. 

 Спросила она: "Чем ты смущен?" И ответил я: 
 "О, могут ли пьющие, напившись, стать трезвыми?" 

 О женщина! Ум она похитила стройностью, 
 Смягчится ль ее душа, на камень похожая? 

 Я молвил, позарившись: "Сегодня возьму ее 
 За проигрыш". Не боялся, не опасался я 

 И сердцем все время жаждал с нею сближения, 
 Покуда и так и так не стал разоренным я. 

 Влюбленный откажется ль от страсти терзающей, 
 Хотя бы в море тоски совсем погрузился он? 

 И денег не стало у раба, чтобы тратить их, 
 Он, пленник любви своей, желанного не достиг". 

И Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти стихи, подивилась красноречию его языка и сказала: "О Масрур, оставь это безумие, вернись к разуму и уходи своей дорогой. Ты загубил свои деньги и поместья игрой в шахматы и не получил того, что хочешь, и тебе ни с какой стороны не подойти к этому". И Масрур обернулся к Зейн-аль-Мавасиф и сказал ей: "О госпожа, требуй чего хочешь, - тебе будет все, что ты потребуешь. Я принесу тебе это и положу меж твоих рук". - "О Масрур, у тебя не осталось денег", - сказала девушка. И Масрур молвил: "О предел надежд, если у меня нет денег, мне помогут люди". - "Разве станет дарящий просящим дара?" - сказала Зейн-аль-Мавасиф. И Масрур ответил: "У меня есть близкие и друзья, и чего бы я ни потребовал, они мне дадут". - "Я хочу от тебя, - сказала тогда Зейн-аль-Мавасиф, - четыре мешочка благовонного мускуса, четыре чашки галии, четыре ритля амбры, четыре тысячи динаров и четыреста одежд из вышитой царской парчи. И если ты принесешь мне, о Масрур, эти вещи, я разрешу тебе сближенье". - "Это для меня легко, о смущающая луны", - ответил Масрур. И затем Масрур вышел от нее, чтобы принести ей то, что она потребовала, а Зейн-аль-Мавасиф послала за ним следом невольницу Хубуб, чтобы та посмотрела, какова ему цена у людей, о которых он ей говорил.

И когда Масрур шел по улицам города, он вдруг бросил взгляд и увидел вдали Хубуб. Он постоял, пока она не нагнала его, и спросил: "О Хубуб, куда идешь?" И девушка ответила: "Моя госпожа послала меня за тобой следом для того-то и того-то". И она рассказала ему обо всем, что говорила ей Зейн-аль-Мавасиф, с начала до конца. И тогда Масрур воскликнул: "Клянусь Аллахом, о Хубуб, моя рука не владеет теперь ничем". - "Зачем же ты ей обещал?" -спросила Хубуб. И Масрур ответил: "Сколько обещаний не исполняет давший их, и затягивание дела в любви неизбежно". И, услышав от него это, Хубуб воскликнула: "О Масрур, успокой свою душу и прохлади глаза! Клянусь Аллахом, я буду причиной твоего сближения с ней!"

И затем она оставила его и пошла и шла до тех пор, пока не пришла к своей госпоже. И тогда она заплакала сильным плачем и сказала: "О госпожа моя, клянусь Аллахом, это человек большого сана, уважаемый людьми". И ее госпожа молвила: "Нет хитрости против приговора Аллаха великого! Этот человек не нашел у нас милостивого сердца, так как мы взяли его деньги, и не нашел у нас любви и жалости в сближении. А если я склонюсь к тому, что он хочет, я боюсь, что дело станет известно". - "О госпожа, - сказала Хубуб, - нам не легко видеть его состояние. Но ведь подле тебя только я и твоя невольница Сукуб. Кто же из нас может заговорить о тебе, раз мы твои невольницы?"

И тут Зейн-аль-Мавасиф склонила на некоторое время голову к земле, и невольницы сказали ей: "О госпожа, наше мнение, что ты должна послать за ним и оказать ему милость. Не позволяй ему просить ни у кого из дурных. О, как горьки просьбы!" И Зейн-аль-Мавасиф вняла словам невольниц и, потребовав чернильницу и бумагу, написала Масруру такие стихи:

 "Сближенье пришло, Масрур, возрадуйся же тотчас, 
 Когда почернеет ночь, для дела ты приходи. 

 И низких ты не проси дать денег, о юноша: 
 Была я тогда пьяна, теперь возвратился ум. 

 Все деньги твои тебе вновь будут возвращены, 
 И, сверх того, о Масрур, я близость со мною дам. 

 Ты истинно терпелив, и нежностью встретил ты 
 Суровость возлюбленной, жестокой неправедно. 

 Спеши же насытиться любовью и радуйся, 
 Небрежен не будь - не то узнает семья о нас. 

 Пожалуй же к нам скорей, не мешкая приходи, 
 Вкуси от плода сближенья, мужа покуда нет". 

А потом она свернула письмо и отдала его своей невольнице Хубуб, а та взяла его и пошла с ним к Масруру и увидела, что Масрур плачет и произносит такие стихи поэта:

 "Пахнуло на сердце мне любви дуновением, 
 И сердце истерзано чрезмерной заботою. 

 Сильнее тоска моя с уходом возлюбленных, 
 Глаза мои залиты потоком бегущих слез. 

 Мои подозренья таковы, что, открой я их 
 Камням или скалам твердым, быстро смягчились бы. 

 О, если бы знать, увижу ль то, что мне радостно, 
 Достанется ль счастье мне достигнуть желанного? 

 Совьются ль разлуки ночи после возлюбленной, 
 Избавлюсь ли от того, что сердце пронзило мне?.."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот сорок девятая ночь

Когда же настала восемьсот сорок девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур, когда усилилось в нем любовное безумие, стал произносить стихи, охваченный сильной страстью. И когда он напевал эти стихи и повторял их, вдруг услышала его Хубуб. И она постучала в ворота, и Масрур поднялся и открыл ей, и она вошла и подала ему письмо. И Масрур взял его и прочитал и спросил: "О Хубуб, какие за тобой вести о твоей госпоже?" И невольница ответила: "В этом письме заключается то, что избавляет от ответа, так как ты из людей разумных". И Масрур обрадовался великой радостью и произнес такие два стиха:

 "Вот пришло письмо, и обрадован содержаньем я. 
 И хотелось бы в глубине души сохранить его. 

 Лишь сильней любил я, целуя строки письма ее, 
 И казалось мне, что жемчужина скрыта страсти в нем".

И потом он написал письмо, ей в ответ, и отдал его Хубуб, и та взяла его и отнесла Зейн-аль-Мавасиф. И, придя к ней, Хубуб начала ей описывать достоинства Масрура и рассказывать ей об его качествах и великодушии и стала ему помощницей в сближении с Зейн-аль-Мавасиф. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: "О Хубуб, он мешкает с приходом к нам". - "Поистине, он скоро придет", - ответила Хубуб. И не закончила она еще своих слов, как вдруг Масрур пришел и постучался в ворота. И Хубуб открыла ему и взяла его и привела к своей госноже Зейн-аль-Мавасиф, и та пожелала ему мира и приветствовала его и посадила с собой рядом.

А затем она сказала своей невольнице Хубуб: "Подай ему одежду из лучших, какие бывают". И Хубуб пошла и принесла одежду, шитую золотом, и Зейн-аль-Мавасиф взяла ее и облачила в нее Масрура. И сама она тоже облачилась в платье из роскошнейших одежд и надела на голову сетку из свежего жемчуга, а поверх сетки она повязала парчовую повязку, обшитую жемчугом, драгоценными камнями и яхонтами. И она выпустила из-под повязки два локона, и к каждому локону привязала красный яхонт с меткой яркого золота, и распустила волосы, подобные темной ночи, и окурилась алоэ и надушилась мускусом и амброй. И ее невольница Хубуб сказала ей: "Да сохранит тебя Аллах от сглаза!" И Зейн-аль-Мавасиф стала ходить, горделиво покачиваясь при каждом шаге, и невольница произнесла такие стихи из дивных своих стихотворений:

 "И смутилась ивы ветвь гибкая от шагов ее, 
 И напала взором на любящих, посмотрев, она. 

 Луна явилась во мраке ночи волос ее, 
 Точно солнце, вдруг осиявшее тень кудрей ее. 

 О, как счастлив тот, с кем ночует рядом краса ее, 
 Кто умрет, клянясь ее жизнью, за нее умрет!" 

И Зейн-аль-Мавасиф поблагодарила ее, а потом она подошла к Масруру, подобная незакрытой луне. И, увидав ее, Масрур поднялся на ноги и воскликнул: "Если мое предположение говорит правду, она не человек, а одна из невест рая". И потом Зейн-аль-Мавасиф велела подать стол, и он появился, и вдруг оказалось, что на краю стола написаны такие стихи:

 Сверни с твоей ложкою ты к табору мисок 
 И всякими насладись жаркими и дичью. 

 На них перепелки будут - я их всегда люблю - 
 И нежные курочки с цыплятами вместе. 

 Аллахом нам дан кебаб, румянцем гордящийся, 
 И зелень макаем мы в разбавленный уксус. 

 Прекрасен молочный рис, куда погружаются 
 Запястья до самого предела браслетов. 

 О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях 
 На свежих лепешечках из плотного теста!

И потом они стали есть и пить, наслаждаться и веселиться. И убрали скатерть кушаний, и подали скатерть вина, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыханье, и наполнил чашу Масрур и воскликнул: "О та, чей я раб, и кто моя госпожа!" И затем он стал напевать, произнося такие стихи:

 "Глазам я дивлюсь моим - наполнить сумеют ли 
 Себя красотою той, что блещет красой своей? 

 И ей в ее времени не встретишь подобных ты, 
 По тонкости ее свойств и качеств приятности. 

 Завидует ивы ветвь всегда ее гибкости 
 В одежде, когда идет она, соразмерная. 

 Лик светлый ее луну смущает во тьме ночной, 
 И яркий ее пробор, как месяц, сияет нам. 

 Когда по земле пройдет, летит аромат ее, 
 Как ветер, что средь долин и гор овевает нас".

А когда Масрур окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф воскликнула: "О Масрур, всякому, кто крепко держится своей веры и поел нашего хлеба и соли, мы обязаны воздать должное! Брось же думать об этих делах, и я верну тебе все твои владения и все, что мы у тебя взяли". - "О госпожа, - ответил Масрур, - ты свободна от ответа за то, о чем ты говоришь, хотя ты была вероломна в клятве, которая между нами. А я пойду и сделаюсь мусульманином" (Из бреславльского издания текста настоящей сказки, где он гораздо подробнее, видно, что Масрур был христианин. В дальнейшем мы узнаем, что Зейн-аль-Мавасиф - мусульманка, выданная за еврея, но не отступившая от ислама.). И невольница Зейн-аль-Мавасиф, Хубуб, сказала ей: "О госпожа моя, ты молода годами и много знаешь, и я ходатайствую перед тобой именем великого Аллаха. Если ты не послушаешь моего ходатайства и не залечишь моего сердца, я не просплю этой ночи у тебя в доме". - "О Хубуб, - ответила девушка, - будет лишь то, чего ты хочешь. Пойди убери нам заново другую комнату".

И невольница Хубуб поднялась и заново убрала другую комнату, и украсила ее, и надушила лучшими благовониями, как хотела и желала, и приготовила кушанья, и принесла вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Зейн-аль-Мавасиф приказала своей невольнице Хубуб заново убрать комнату развлечения, Хубуб поднялась и обновила кушанье и вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание. И Зейн-аль-Мавасиф сказала: "О Масрур, пришло время встречи и сближения, и если ты заботишься о нашей любви, скажи нам стихи с диковинным смыслом". И Масрур произнес такую касыду:

 Я связан (а в сердце пламя ярким огнем горит) 
 Веревкой сближения, в разлуке разорванной, 

 И страстию к девушке, что сердце разбила мне 
 И ум мой похитила щекой своей нежною. 

 Изогнута бровь у ней, и черны глаза ее, 
 Уста ее молнию напомнят улыбкою. 

 Всего прожила она четыре и десять лет, 
 А слезы мои о ней напомнят дракона кровь. 

 Увидел ее в саду у быстрых потоков я, 
 С лицом лучше месяца, что в выси плывет небес, 

 И встал я, плененному подобный, почтительно, 
 И молвил: "Привет Аллаха, о недоступная!" 

 И мне на привет она охотно ответила 
 Словами прекрасными, как жемчуг нанизанный. 

 И речи мои услышав, в миг поняла она 
 Желанья мои, и сердце стало глухим ее. 

 И молвила дева: "Речи эти не глупость ли?" 
 И молвил я: "Перестань бранить ты влюбленного! 

 И если меня ты примешь - дело не трудно мне. 
 Возлюбленные - как ты, а любящие - как я". 

 Увидев, чего хочу, она улыбнулась мне 
 И молвила: "Я творцом небес и земли клянусь, 

 Еврейка я, а еврейство - вера суровая, 
 А ты к христианам, без сомнения, относишься, 

 Как, хочешь ты близости - ты веры иной, чем я? 
 Коль хочешь ты это сделать, - будешь жалеть потом. 

 Играешь ты верою - дозволено ль то в любви! 
 И будет упреками изранен подобный мне.

 И вера его носить начнет во все стороны, 
 И будешь преступен ты перед верой обоих нас. 

 И если нас любишь, стань евреем ты по любви 
 И сделай сближение с другой недозволенным. 

 И дай на Евангелье ты клятву правдивую, 
 Что будешь хранить в любви ты тайну, скрывать ее. 

 И я поклянусь на Торе верными клятвами, 
 Что выполню я обет, который дала тебе". 

 Поклялся я верою, законом и толком ей, 
 И сам ее клятву дать заставил великую. 

 И молвил я: "Как зовут тебя, о предел надежд?" 
 И молвила: "Я краса всех свойств - недоступная". 

 И вскрикнул я: "О краса всех свойств, я, поистине, 
 Любовью к тебе охвачен, в страсти безумен я". 

 Увидел под покрывалом я красоту ее, 
 И сердцем печален стал, и сделался я влюблен. 

 И долго пред занавеской я умолял ее, 
 И сердцем великая моим овладела страсть. 

 Увидевши, что со мной и как велика любовь, 
 Она показала мне сияющий смехом лик. 

 И ветром сближенья пахнуло от нас тогда, 
 И веяло мускусом от тела и рук ее. 

 И запах рассеялся повсюду ее духов, 
 И я вино уст узнал, лобзая прекрасный рот. 

 Нагнулась, как ивы ветвь, в одеждах своих она, 
 И близость запретная мне стала дозволенной,

 И спали мы в близости, и сблизились с нею мы 
 Объятьем, лобзаньем и влаги смешеньем уст. 

 Ничто ведь не красит землю, кроме возлюбленной, 
 С которой ты близок стал, и ею ты властвуешь. 

 Когда ж засияло утро, встала любимая 
 Проститься со мной, и лик ее затмевал луну. 

 Прощаясь, она стихи сказала, и по щекам 
 Нанизаны были капли слез и рассыпаны. 

 Обет не забуду я Аллаху, покуда жив, 
 Прекрасную ночь и клятвы ей не забуду я". 

И Зейн-аль-Мавасиф пришла в восторг и воскликнула: "О Масрур, как прекрасны твои качества! Пусть не живет тот, кто с тобой враждует!" И она вошла в комнату и позвала Масрура, и тот вошел к ней и прижал ее к груди, и обнял, и поцеловал, и достиг с ней того, что считал невозможным, и радовался он, получив прекрасную близость. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "О Масрур, твои деньги для нас запретны и для тебя дозволены, так как мы стали любящими!" И затем она возвратила ему богатства, которые у него взяла, и спросила: "О Масрур, есть ли у тебя сад, куда мы бы могли прийти погулять?" - "Да, госпожа, - ответил Масрур, - у меня есть сад, которому нет равных".

И Масрур пошел в свое жилище и приказал невольницам сделать роскошные кушанья и приготовить красивую комнату и великий пир, а потом он позвал Зейн-аль-Мавасиф в свое жилище, и она пришла со своими невольницами. И они начали есть, пить, наслаждаться и веселиться, и заходила между ними чаша, и приятно стало им дыхание, и уединился всяк любящий с любящими, и Зейн-аль-Мавасиф сказала: "О Масрур, пришло мне на ум тонкое стихотворение, и я хочу сказать его под лютню". - "Скажи его", - молвил Масрур. И девушка взяла в руки лютню и настроила ее и, пошевелив струны, запела на прекрасный напев и произнесла такие стихи:

 "Склонил меня восторг от звуков нежных, 
 И сладок был напиток наш с зарею. 

 Любовь безумных душу открывает, 
 И страсть, явившись, рвет стыда завесы. 

 И чистых вин тогда прекрасны свойства, 
 Как солнце, что в руке луны открылось, 

 В ту ночь, что наслажденье нам приносит. 
 И радостью стирает пятна горя". 

А окончив свои стихи, она сказала: "О Масрур, скажи нам что-нибудь из твоих стихотворений и дай нам насладиться плодами твоих произведений". И Масрур произнес такое двустишие:

 "Мы радовались луне, вино разносившей нам, 
 И лютни напевам, и в садах находились мы, 

 Где горлинки пели и качалась ветвь гибкая 
 Под утро, и в тех садах - желаний моих предел".

А когда он окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "Скажи нам стихотворение о том, что с нами случилось, если ты занят любовью к нам..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят первая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф сказала Масруру: "Если ты занят любовью к нам, скажи нам стихотворение о том, что с нами случилось". - "С любовью и охотой", - ответил Масрур и произнес такую косыду:

 "Постой, послушай, что в страсти 
 К газели сталось со мною: 

 Я лани стрелой повержен 
 И взоров выдержал натиск. 

 Пленен я страстью, клянусь вам, 
 В любви стеснились уловки, 

 В кокетливую влюблен я, 
 Что скрыта стрелами взоров. 

 Ее в саду я увидел, 
 И стан ее был так строен! 

 "Мир вам!" - я сказал, она же 
 Ответила: "Мир!" Услышав, 

 Спросил я: "Как имя?" Слышу 
 В ответ: "Я - красот корона. 

 Мне имя - Краса всех качеств". 
 И молвил я: "Сжалься, сжалься! 

 Горит во мне страсть, клянусь я. 
 И любящих нет мне равных!" 

 Она мне: "Когда ты любишь 
 И хочешь со мной сближенья, 

 Я много желаю денег, 
 Превыше подарков всяких. 

 Одежд от тебя хочу я 
 Из шелка, ценой высоких, 

 И мускуса за ночь страсти 
 Хочу я четверть кинтара. 

 Коралл мне нужен и жемчуг, 
 И редкий и драгоценный. 

 Хочу серебра и злата 
 В уборах, ценой высоких". 

 Явил я благую стойкость, 
 Хоть сильно горел я страстью, 

 И близость она дала мне 
 В ночь месяца молодого. 

 Хулить меня если станут 
 Другие мужи, скажу я: 

 "Прекрасны той девы кудри, 
 А цвет их - цвет темной ночи. 

 И розы в ее ланитах 
 Горят, как огонь, пылая. 

 В глазах ее меч таится, 
 А взоры разят стрелою, 

 Вино в ее рту таится, 
 А взор ее - ключ студеный, 

 И жемчуг в устах блистает, 
 Как дивное ожерелье. 

 Прекрасной своей шеей 
 Газель она нам напомнит, 

 Бела ее грудь, как мрамор, 
 Соски ее - гор вершины. 

 Живот у нее - весь в складках, 
 И галией он пропитан. 

 А ниже одна вещь скрыта, 
 В которой предел надежды. 

 Жирна она и мясиста 
 И так толста, о владыки! 

 Подобна царей престолу - 
 К нему я с просьбой явился. 

 А меж столбов ты увидишь 
 Возвышенных ряд скамеек, 

 У этой вещи есть свойства, 
 Что ум людей изумляют: 

 Она две губы имеет, 
 Как мул, она боязлива. 

 Порою ее глаз красен, 
 А губы - как у верблюда, 

 И если придешь к той вещи 
 Готовым к делу, найдешь ты 

 На ощупь ее горячей 
 И силу ты в ней получишь. 

 Она храбреца прогонит, 
 Придет коль на бой он слабым, 

 А часто на ней увидишь 
 Изрядную ты бородку. 

 Все скажет о ней красавец, 
 Который красив так дивно, 

 Подобный Красе всех качеств, 
 Что так во всем совершенна". 

 Пришел я к ней как-то ночью 
 И дивную вкусил сладость, 

 И ночь, что с нею провел я, 
 Затмит все другие ночи. 

 Пришла заря, и поднялась 
 Красавица с лунным ликом, 

 И стан свой она склонила, 
 Подобно копью прямому. 

 И, расставаясь, спросила: 
 "Когда вернутся те ночи?" 

 И молвил я: "О свет глаза, 
 Являйся когда захочешь". 

И Зейн-аль-Мавасиф пришла от этой касыды в великий восторг, и охватило ее крайнее веселье. "О Масрур, - сказала она потом, - приблизилось утро, и остается только уходить, из опасения позора". - "С любовью и охотой!" - сказал Масрур и, поднявшись на ноги, пошел с нею и привел ее к ее жилищу, а потом он пошел к себе домой и провел ночь, думая о красоте девушки. Когда же наступило утро и засияло светом и заблистало, Масрур приготовил роскошный подарок и принес его девушке и сел подле нее. И они провели так несколько дней, пребывая в счастливейшей жизни.

А потом, в какой-то день пришло к Зейн-аль-Мавасиф от ее мужа письмо, в котором говорилось, что он скоро к ней приедет, и Зейн-аль-Мавасиф сказала про себя: "Да не сохранит его Аллах и да не продлит его жизнь! Когда он к нам приедет, наша жизнь замутится. О, если бы я лишилась надежды его видеть".

И когда пришел к ней Масрур и начал с ней разговаривать, как обычно, она сказала ему: "О Масрур, пришло к нам письмо от моего мужа, и говорится в нем, что он скоро вернется из путешествия. Что же нам делать, когда ни один из нас не может жить без другого?" - "Я не знаю, что будет, - ответил Масрур, - и ты осведомленнее и лучше знаешь нрав твоего мужа, тем более что ты одна из самых умных женщин и знаешь хитрости, и ухитришься так, как не могут ухитриться мужчины". - "Это человек тяжелый, - сказала Зейн-аль-Мавасиф, - и он ревнует женщин своего дома. Но когда он приедет после путешествия и ты услышишь о его приезде, приходи к нему, поздоровайся с ним, сядь с ним рядом и скажи ему: "О брат мой, я москательщик", - и купи у него каких-нибудь москательных товаров. Приди к нему несколько раз и затягивай с ним разговоры, и что бы он тебе ни приказал - не перечь ему, и, может быть, то, что я придумаю, будет подходящим". И Масрур отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" И потом он вышел от нее, и запылал в его сердце огонь любви.

А когда муж Зейн-аль-Мавасиф приехал домой, она обрадовалась его приезду и сказала ему: "Добро пожаловать!" - и приветствовала его. И ее муж посмотрел ей в лицо и увидел на нем желтизну. (А Зейн-аль-Мавасиф вымыла лицо шафраном и проделала над ним какие-то женские хитрости.) И он спросил ее, что с ней, и Зейн-аль-Мавасиф ответила, что она с невольницами больна со времени его отъезда, и сказала: "Наши сердца были заняты мыслью о тебе из-за твоего долгого отсутствия". И она стала ему жаловаться на тяжесть разлуки и плакать проливными слезами и говорила: "Если бы с тобой был товарищ, мое сердце не несло бы всей этой заботы. Заклинаю тебя Аллахом, о господин мой, не езди больше без товарища и не прерывай о себе сведений, чтобы я была за тебя спокойна сердцем и душой..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят вторая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф сказала своему мужу: "Не езди больше без товарища и не прерывай сведений о себе, чтобы я была спокойна за тебя и сердцем и душой", - он ответил ей: "С любовью и охотой! Поистине, твое приказание правильно, и твое мнение верно. Твоя жизнь дорога моему сердцу, и будет лишь то, что ты хочешь".

И затем он пошел к себе в лавку, и отпер ее, и сел продавать на рынке. И когда он был у себя в лавке, вдруг подошел Масрур и пожелал ему мира и, сев с ним рядом, начал ему говорить: "Да продлит Аллах твою жизнь!" И он посидел, беседуя с ним, некоторое время, а затем вытащил мешок, развязал его и, вынув оттуда Золота, дал его мужу Зейн-аль-Мавасиф и сказал: "Дай мне на эти динары разных москательных товаров, чтобы я продал их в своей лавке". И муж ее отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" - и дал ему то, что он потребовал. И Масрур заходил к нему так несколько дней подряд, и муж Зейн-аль-Мавасиф обратился к нему и сказал: "Мне нужен человек, чтобы вступить с ним в компанию для торговли". И Масрур ответил: "И мне тоже нужен человек, чтобы вступить с ним в компанию для торговли, так как мой отец был купцом в стране йеменской и оставил мне большие богатства, и я боюсь, что они пропадут".

И тогда муж Зейн-аль-Мавасиф обратился к нему и сказал: "Не желаешь ли ты стать моим товарищем, и я тоже стану твоим товарищем и приятелем, и другом в путешествии и на месте, и буду учить тебя продавать и покупать, и брать, и отдавать". И Масрур отвечал: "С любовью и охотой!" И еврей взял его и привел в свое жилище и посадил в проходе, а сам вошел к своей жене Зейн-аль-Мавасиф и сказал ей: "Я взял одного человека в товарищи и позвал его на угощенье. Приготовь же нам хорошее угощенье". И Зейн-аль-Мавасиф обрадовалась и поняла, что это Масрур, и приготовила роскошный пир и сделала прекрасные кушанья от радости, что пришел Масрур и что ее хитрый замысел удался.

И когда Масрур вошел в дом мужа Зейн-аль-Мавасиф, тот сказал своей жене: "Выйди со мной к нему, и приветствуй его, и скажи ему: "Ты нас обрадовал!" Но Зейн-аль-Мавасиф рассердилась и воскликнула: "Ты ведешь меня к чужому, постороннему человеку! Прибегаю к Аллаху! Хотя бы ты разрезал меня на кусочки, я не появлюсь перед ним". - "Почему ты стыдишься? - спросил ее муж. - Он христианин, а мы - евреи, и мы будем товарищами". - "Я не желаю идти к постороннему человеку, которого никогда не видел мой глаз, и я его не знаю", - ответила Зейн-аль-Мавасиф. И ее муж подумал, что она правдива в своих словах.

И он до тех пор обхаживал ее, пока она не поднялась. И тогда она завернулась в покрывало, взяла кушанье и вышла к Масруру и приветствовала его. И он склонил голову к земле, словно стесняясь, и купец увидел, что он понурился, и подумал: "Это несомненно постник". И они поели досыта, а потом кушанья убрали и принесли вино, и Зейн-аль-Мавасиф села напротив Масрура и стала смотреть на него, и он смотрел на нее, пока день не прошел. И Масрур ушел домой, и в сердце его пылал огонь, а что касается мужа Зейн-аль-Мавасиф, то он все думал о тонком поведении своего товарища и об его красоте.

Когда же наступил вечер, его жена подала ему кушанье, чтобы он поужинал, как обычно. А у него в доме была птица соловей, и, когда он садился есть, эта птица подлетала к нему, и ела вместе с ним, и порхала у него над головой, и эта птица привыкла к Масруру, и порхала над ним всякий раз, как он садился за еду, и когда Масрур ушел и пришел ее хозяин, птица не узнала его и не приблизилась к нему. И купец стал думать об этой птице и ее отдалении от него. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она не засыпала, и ее сердце было занято Масруром, и продолжалось это на второй вечер и на третий вечер. И еврей понял, в чем дело с его женой, и стал наблюдать за ней, когда ее ум был занят, и заподозрил ее, а на четвертую ночь он пробудился в полночь от сна, и услышал, что его жена бормочет во сне и говорит о Масруре, хотя спит в объятиях мужа, и это показалось купцу подозрительным, но он скрыл свое дело.

А когда наступило утро, он пошел к себе в лавку и сел в ней, и, когда он сидел, вдруг подошел Масрур и приветствовал его. И купец возвратил ему приветствие и молвил. "Добро пожаловать, брат мой! - И потом сказал:- Я стосковался по тебе". И он просидел, беседуя с Масруром, некоторое время и затем сказал ему: "Пойдем, о брат мой, в мое жилище и заключим договор о братстве". И Масрур отвечал: "С любовью и охотой!"

И когда они пошли к дому, еврей пошел вперед и рассказал своей жене о приходе Масрура и о том, что он хочет с ним торговать и побрататься, и сказал: "Приготовь нам хорошую комнату и обязательно приходи к нам и посмотри на братанье". - "Заклинаю тебя Аллахом, - сказала ему жена, - не приводи меня к этому постороннему человеку! Нет у меня желания приходить к нему". И ее муж промолчал и велел невольницам подавать кушанья и напитки, и затем он позвал птицу соловья, и птица опустилась на колени к Масруру и не узнала своего хозяина. И тогда купец спросил: "О господин, как твое имя?" И Масрур ответил: "Мое имя Масрур". А дело в том, что жена купца всю ночь произносила во сне это имя. И купец поднял голову и увидел, что его жена смотрит на Масрура и делает ему знаки и указания бровью, и понял он тогда, что хитрость против него удалась. "О господин, - сказал он, - дай мне отсрочку - я приведу сыновей моего брата, чтобы они присутствовали на братанье". - "Делай что тебе вздумается", - ответил Масрур. И муж Зейи-аль-Мавасиф поднялся и вышел из дома и подошел к той комнате сзади..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят третья ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что муж Зейн-аль-Мавасиф сказал Масруру: "Дай мне отсрочку, я приведу сыновей моего брата, чтобы они присутствовали при договоре о братанье между мной и тобой". И потом он пошел и подошел к той комнате сзади и остановился. А в том месте было окно, возвышавшееся над обоими влюбленными, и купец подошел к нему и стал на них смотреть, а они его не видели.

И вдруг Зейн-аль-Мавасиф спросила свою невольницу Сукуб: "Куда ушел твой господин?" И когда девушка ответила: "Он вышел из дома", Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: "Запри ворота и заложи их железом. Не отпирай их, пока он не постучится, и сначала уведоми меня". И невольница ответила: "Так и будет". А муж Зейн-аль-Мавасиф, при всем этом, видел их обстоятельства. А потом Зейн-аль-Мавасиф взяла чашу и налила ее розовой водой и положила туда тертого мускуса и подошла к Масруру. И тот поднялся, и пошел ей навстречу, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, твоя слюна слаще этого напитка!" И Зейн-аль-Мавасиф стала его поить, и он поил ее, а потом она обрызгала его розовой водой, от темени до ступни, и благоуханье распространилось по всей комнате. И при всем этом, ее муж смотрел на них и дивился силе их любви, и его сердце наполнилось гневом из-за того, что он увидел, и его взяла ярость, и он взревновал великою ревностью.

И он подошел к воротам и увидел, что они заперты, и постучал в них сильным стуком от великого гнева, и невольница сказала: "О госпожа, мой господин пришел". - "Отопри ему ворота, пусть бы не воротил его Аллах благополучно!"- молвила Зейн-аль-Мавасиф. И Сукуб подошла к воротам и отперла их. "Чего ты запираешь ворота?" - спросил ее господин. И она сказала: "В твое отсутствие они так и были заперты и не отпирались ни ночью, ни днем". - "Ты хорошо сделала, это мне нравится", - молвил ее хозяин и вошел к Масруру, смеясь, и скрыл свое дело и сказал: "О Масрур, уволь нас от братанья на сегодняшний день - мы побратаемся в другой день, не сегодня". - "Слушаю и повинуюсь, делай что тебе вздумается", - ответил Масрур.

И потом он ушел в свое жилище, а муж Зейн-аль-Мавасиф стал раздумывать о своем деле, не зная, как ему поступить, и его ум был до крайности смутен, и он говорил про себя: "Даже соловей и тот меня не узнал, а невольницы заперли передо мной ворота и склонились к другому". И от великого огорчения он принялся повторять такие стихи:

 "Срок долгий провел Масрур, живя в наслаждении, 
 И сладость узнал он дней и жизни, что кончилась. 

 Противится мне судьба и та, кого я люблю, 
 А сердце мое огнем сильней и сильней горит. 

 Безоблачна была жизнь с прекрасной и кончилась, 
 Но все же по-прежнему ты в прелесть ее влюблен. 

 Глаза мои видели всю прелесть красот ее, 
 И сердце мое теперь охвачено страстью к ней. 

 И долго она меня поила с охотою 
 Из нежных прекрасных уст вином, когда жаждал я. 

 Зачем же, о соловей, меня покидаешь ты 
 И ныне приветствуешь другого влюбленного? 

 Увидел глазами я дела весьма дивные, 
 Проснулись мои глаза, а раньше смыкал их сон. 

 Я видел, что милая сгубила мою любовь 
 И птица моя теперь летает не надо мной, 

 Я богом миров клянусь! Захочет когда свой суд 
 Над тварями он свершить, - немедля вершит его. 

 Я сделаю то, чего достоин обидчик мой, - 
 По глупости он моей сближенья достиг с женой". 

И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала эти стихи, у нее затряслись поджилки, и желтым стал цвет ее лица, и она спросила свою невольницу: "Слыхала ли ты это стихотворение?" - "Я никогда в жизни не слыхала, чтобы он говорил такие стихи, но пусть себе говорит то, что говорит", - отвечала невольница.

И когда муж Зейн-аль-Мавасиф убедился, что это дело истинное, он начал продавать все, чем владела его рука, и сказал в душе: "Если я не удалю их от родины, они никогда не отступятся от того, что делают". И он продал все свои владения и написал поддельное письмо, а потом он прочитал его своей жене и сказал, что оно пришло от сыновей его дяди и содержит просьбу, чтобы они с женой их посетили". - "А сколько времени мы у них пробудем?" - спросила Зейн-аль-Мавасиф. И ее муж сказал: "Двенадцать дней". И она согласилась поехать и спросила: "Брать ли мне с собой кого-нибудь из невольниц?" - "Возьми Хубуб и Сукуб и оставь здесь Хутуб", - ответил ее муж. А потом он приготовил для женщин красивые носилки и собрался уезжать. И Зейн-аль-Мавасиф послала сказать Масруру: "Если пройдет срок, о котором мы условились, и мы не вернемся, знай, что муж сделал с нами хитрость, и придумал для нас ловушку, и отдалил нас друг от друга. Не забывай же уверений и клятв, которые между нами, - я боюсь его хитрости и коварства".

И ее муж приготовился для путешествия, а Зейн-аль-Мавасиф стала плакать и рыдать, и не было ей покоя ни ночью, ни днем. И когда ее муж увидел это, он не стал ее порицать. И, увидев, что ее муж обязательно поедет, Зейн-аль-Мавасиф собрала свои материи и вещи, и сложила все это у своей сестры, и рассказала ей обо всем, что случилось, а потом она попрощалась с нею и вышла от нее плача. И она вернулась к себе домой и увидела, что ее муж привел верблюдов и начал накладывать на них тюки, и он приготовил для Зейн-аль-Мавасиф самого лучшего верблюда. И когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, что разлука с Масруром неизбежна, она не знала, как поступить. И случилось, что ее муж вышел по какому-то делу, и тогда она подошла к первой двери и написала на ней такие стихи..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят четвертая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, что ее муж привел верблюдов, и поняла, что он уезжает, она не знала, как поступить. И случилось, что ее муж вышел по какому-то делу, и тогда она подошла к первой двери и написала на ней такие стихи:

 О голубь домашний мой, от нас передай привет 
 Ты любящего любимым в час расставания. 

 Скажи ему, что всегда останусь печальной я 
 И буду жалеть о прежней жизни, столь милой нам. 

 Любимый мой также ведь все время безумствует, 
 И также по радости минувшей тоскует он. 

 Мы в радости провели и счастье не малый срок, 
 И близостью наслаждались и днем мы с ним. 

 Но только очнулись мы, раздался над нами крик 
 Разлучника-ворона: вещал о разлуке он. 

 Уехали мы, оставив дом наш пустынею. 
 О, если бы мы жилищ своих не оставили! 

И потом она подошла ко второй двери и написала на ней такие стихи:

 Аллахом молю, к дверям пришедший, взгляни теперь 
 На прелесть любимого во тьме и скажи другим, 

 Что плачу я, вспомнив близость с ним, и скорблю о ней, 
 И нету конца слезам, во плаче струящимся. 

 И если не стерпишь ты того, чем убита я, 
 Покрой эти строки пылью, прахом засыпь их ты. 

 Потом поезжай в края востока и запада 
 И будь терпелив - Аллах такие судил дела. 

И потом она подошла к третьей двери и написала на ней такие стихи:

 Потише, Масрур! Когда ты дом посетишь ее, 
 Ты к двери пройди и строки ты прочитай на ней. 

 Обет не забудь любви, правдивым ты если был - 
 Ведь сколько вкусило женщин горечь и сладость дней. 

 Аллахом молю, Масрур, ты близость к ней не забудь - 
 Оставила для тебя ведь радости все она. 

 О, плачь о днях близости и дивной усладе их, 
 С приходом твоим завесы были отброшены. 

 Так странствуй же ты за нами в дальних краях, Масрур, 
 В моря погружайся их и земли их исходи. 

 Далеко ушли теперь сближения вечера, 
 Глубокая тьма разлуки свет погасила их. 

 Аллах, сохрани былые дни - дивна радость их 
 В прекрасном саду надежд, где рвали мы их цветы! 

 Зачем не продлились эти дни, как хотела я! 
 Аллах пожелал, чтоб дни, придя, уходили вновь. 

 Вернутся ли снова дни, и будем ли вместе мы? 
 Я буду верна, и дни исполнят тогда обет. 

 И знай, что дела мирские держит в деснице тот, 
 Кто чертит в предвечном сроки их на скрижали лба.

(По мусульманскому поверью, судьба каждого человека начертана на швах его черепа, но никто не может ее прочесть.)

А потом она заплакала сильным плачем и вернулась в дом, плача и рыдая, и стала она вспоминать то, что прошло, и воскликнула: "Слава Аллаху, который судил нам это!" И затем усилилось ее горе из-за разлуки с любимым и оставления родных мест, и она произнесла такие стихи:

 "Привет над тобой Аллаха, о опустевший дом! 
 Окончили дни в тебе теперь свои радости. 

 О голубь домашний мой, ты плача не прекращай 
 О той, кто луну свою и месяц покинул вновь. 

 Потише, Масрур, рыдай, утративши нас теперь; 
 Лишившись тебя, лишились света глаза мои. 

 О, если бы видели глаза твои наш отъезд 
 И пламя в душе моей, все ярче пылавшее! 

 То время ты не забудь под тенью густой садов, 
 Что вместе нас видели и скрыли завесою". 

И потом Зейн-аль-Мавасиф пошла к своему мужу, и тот поднял ее на носилки, которые сделал для нее, и когда Зейн-аль-Мавасиф оказалась на спине верблюда, она произнесла такие стихи:

 "Привет над тобою Аллаха, о опустевший дом! 
 Как долго сносить в тебе пришлось нам несчастия! 

 О, если б средь стен твоих порвались дни времени 
 И в пылкой любви моей была бы убита я! 

 Скорблю я вдали и изнываю по родине, 
 Любимый, не знаю я, что ныне случилося, 

 О, если бы знать мне, будет ли возвращение 
 Такое же ясное, как было нам ясно встарь?" 

И ее муж сказал ей: "О Зейн-аль-Мавасиф, не печалься о разлуке с твоим жилищем - ты вернешься в него в скором времени". И он принялся успокаивать ее сердце и уговаривать ее, и потом они двинулись, и выехали за город, и поехали по дороге, и поняла Зейн-аль-Мавасиф, что разлука действительно совершилась, и показалось ей это тяжким.

А Масрур при всем этом сидел у себя в доме и размышлял о своей любви и своей возлюбленной. И почуяло его сердце разлуку, и он поднялся на ноги в тот же час и минуту и шел, пока не пришел к ее жилищу, и увидел он, что двери закрыты, и заметил стихи, которые написала Зейн-аль-Мавасиф. И он начал читать надпись на первой двери и, прочитав ее, упал на землю без чувств, а очнувшись от обморока, он открыл первую дверь и подошел ко второй двери и увидел, что написала Зейн-аль-Мавасиф, и на третьей двери также"

И когда он прочитал все эти надписи, его страсть, тоска и любовь успокоились, и он пошел по ее следам, ускоряя шаги, и нагнал караван. И он увидел Зейн-аль-Мавасиф в конце каравана, - а ее муж был в начале каравана из-за своих вещей. И, увидев ее, Масрур уцепился за носилки, плача и горюя от мучений разлуки, и произнес такие стихи:

 "Если б знать, за какой нас грех поразили 
 Стрелы дали и долголетней разлуки! 

 Счастье сердца, пришел однажды я к дому - 
 А от страсти сильна была моя горесть - 

 И увидел, что дом твой пуст и разрушен, 
 И в любви горевал своей и стонал я. 

 И спросил о желанной я стены дома: 
 "Куда скрылась, залогом взяв мое сердце?" 

 И сказали: "Оставила она дом свой, 
 И в душе она страсть свою затаила". 

 Написала ряд строк она на воротах - 
 Поступают так верные среди тварей". 

И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала эти стихи, она поняла, что это Масрур..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят пятая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф, услышав стихи, поняла, что это Масрур, и заплакала вместе со своими невольницами, а потом она сказала: "О Масрур, прошу тебя, ради Аллаха, возвратись назад, чтобы не увидел тебя вместе со мной мой муж". И, услышав это, Масрур лишился чувств. А когда он очнулся, они простились друг с другом, и Масрур произнес такие стихи:

 "Кричит об отъезде на заре их погонщик 
 Пред утром, и ветерок несет его голос. 

 И вот, оседлав животных, быстро снялись они. 
 Вперед караван спешит под пенье вожатых. 

 И землю благоуханьем со всех сторон обдав, 
 Они ускоряют ход по ровной долине. 

 Душой овладев моей в любви, они двинулись, 
 Следами обманут их я был в это утро. 

 Соседи! Хотел бы я совсем их не покидать, 
 И землю я омочил текущей слезою. 

 О сердце! Что сделала, когда далеко они, 
 Разлуки рука с душой - того не желал я!" 

И Масрур продолжал оставаться вблизи каравана, плача и рыдая, и Зейн-аль-Мавасиф уговаривала его вернуться раньше утра из опасения позора. И Масрур подошел к носилкам и попрощался с ней еще раз взглядом, и его покрыло беспамятство на долгое время, а очнувшись, он увидел, что путники уходят. И он обернулся в их сторону и произнес нараспев такие стихи:

 "Коль ветер близости ее подует, 
 Влюбленный сетует на муки страсти. 

 Вот веет на него дыханием утра, 
 И он очнулся будто бы на небе. 

 Лежит больной на ложе он недуга 
 И плачет кровью слез своих обильных. 

 Соседи двинулись, и сердце с ними, 
 Меж путников, погонщиком ведомых. 

 Клянусь Аллахом, ветер лишь подует, 
 Как на глазах к нему я устремляюсь". 

И потом Масрур вернулся к дому в крайней тоске и увидел, что он покинут любимыми. И Масрур так заплакал, что замочил свою одежду, и его покрыло беспамятство, и душа его чуть не вышла из тела, а очнувшись, он произнес такие два стиха:

 "О сжалься, стан, - унижен я, в позоре, 
 Худеет тело, и слезы льют струею. 

 Подуй на нас их ветра благовонием, 
 Чтобы душа больная исцелилась". 

И когда Масрур вернулся домой, он смутился духом из-за всего этого, и глаза его заплакали, и он пробыл в таком состоянии десять дней.

Вот что было с Масруром. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она поняла, что удалась против нее хитрость, и ее муж ехал с ней в течение десяти дней, а потом он поселил ее в одном из городов. И Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру письмо и отдала его своей невольнице Хубуб и сказала ей: "Отошли это письмо Масруру, чтобы он узнал, как удалась против нас хитрость и как еврей нас обманул". И невольница взяла у нее письмо и послала его Масруру. И когда письмо пришло к нему, дело показалось ему тяжким. И он так плакал, что замочил землю, и написал письмо, и послал его Зейн-аль-Мавасиф, заключив его такими двумя стихами:

 "Как путь мне найти, скажи, к вратам утешенья, 
 Утешиться как тому, кто в огненном жаре?

 Прекрасны как времена, теперь миновавшие! 
 О, если б из них могли вернуться мгновенья!"

И когда это письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она взяла его и прочитала и, отдав его своей невольнице Хубуб, сказала ей: "Скрывай это дело". И муж ее понял, что они обмениваются посланиями, и взял Зейн-аль-Мавасиф и ее невольницу и проехал с ними расстояние в двадцать дней пути, а потом он поселился с ними в одном из городов.

Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается Масрура, то ему перестал быть приятен сон, и не поселялся в нем покой, и не было у него терпения, и когда он был в таком состоянии, в какую-то ночь его глаза задремали, и он увидел во сне, что Зейн-аль-Мавасиф подошла к нему в саду и начала его обнимать. И он пробудился от сна и не увидел ее, и его ум улетел, и смутилось его сердце, и глаза его наполнились слезами, и сердце его охватило крайнее волненье, и он произнес такие стихи:

 "Привет той, чей призрак ночью нас посетил во сне, 
 Тоску взволновав мою и страсть лишь усилив, 

 И вот пробудился я от сна, весь взволнованный 
 Видением призрака, пришедшего в грезах. 

 Но будет ли правдой сон о той, кого я люблю, 
 И вылечится ль болезнь любви и недуги? 

 То руку она мне даст, то крепко прижмет к груди, 
 То речью приятною подаст утешенье. 

 Когда же окончились во сне порицания 
 И слезы мои глаза навеки покрыли, 

 Напился я влагой уст ее, и казалась мне 
 Прекрасным вином она, как мускус пахучим.

 Дивлюсь я тому, что было в грезах пронесшихся,- 
 Достиг от нее тогда желанной я цели. 

 Но вот пробудился я от сна, и увидел я, 
 Что призрака нет, а есть лишь страсть и волненье. 

 И стал как безумный я, когда увидал ее, 
 И пьяным я сделался, вина не вкусивши. 

 О ветра дыхание, Аллаха молю, доставь 
 Привет от тоски моей и мира желанье! 

 И им ты скажи, тому, кого вы все знаете: 
 "Превратность судьбы дала испить чашу смерти". 

И потом он отправился к ее жилищу и не переставал плакать, пока не дошел до него, и он посмотрел на это место и нашел его опустевшим, и увидел он перед собой ее блистающий призрак, и показалось ему, что ее образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят шестая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне Зейн-аль-Мавасиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а потом он пробудился от сна и пошел к ее дому и увидел, что дом опустел. И усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством, а очнувшись, он произнес такие стихи:

 "Почуял я бана запах и благовонья их 
 И с сердцем, взволнованным тоскою, направился, 

 Со страстью своей борясь, безумный и горестный, 
 Ко стану, где прелести любимых уж больше нет: 

 Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей, 
 И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми". 

А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и заплакал и воскликнул: "Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем покинутым!" И затем он начал горевать и вздыхать и произнес такие стихи:

 "Над домом любви зачем рыдает так ворон, 
 А жар мою внутренность клеймит и сжигает? 

 Грустя о том времени, что быстро прошло в любви, 
 Пропало напрасно сердце в страсти пучинах. 

 Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей, 
 И письма пишу, по их никто не доставит. 

 О горе! Как изнурен я телом, а милая 
 Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи! 

 О ветер, когда ее под утро ты посетишь, 
 Приветствуй ее и встань у дома с приветом".

А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Иасим, и она смотрела на Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она заплакала и опечалилась и произнесла такие стихи:

 "Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать, 
 А дом уже с горестью о строившем плачет? 

 Ведь были в нем радости, пока не уехали 
 Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца.

 Где луны, которые тогда восходили в нем? 
 Превратности свойства их прекрасные стерли. 

 Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, - 
 Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе? 

 Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали, 
 И ворона ты над ним тогда бы не видел".

И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв нанизанные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их любовь, страсть, тоска и безумие, и она сказала Масруру: "Заклинаю тебя Аллахом, о Масрур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе кто-нибудь и не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру и хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя, дом бы не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло - прошло". И Масрур, услышав это от ее сестры, заплакал сильным плачем и сказал ей: "О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел с тоски по ней. Как же мне утешиться?" - "Нет для тебя хитрости, кроме терпения", - ответила Насим. И Масрур сказал: "Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей от себя и принеси нам ответ, чтобы мое сердце успокоилось и потух бы огонь, который внутри меня". - "С любовью и удовольствием", - ответила Насим.

И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей описывать, как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки, и он говорил: "Это письмо со слов безумного, огорченного, бедного, разлученного, к кому не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив, он плачет обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его разгорелись, печаль его продлилась, и волненье его участилось, как у птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило тело мое похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в равнинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:

 "Тоска моя по их домам осталась, 
 И страсть к их обитателям все больше. 

 И послал я вам повесть долгую о любви моей, 
 И чашу страсти дал мне выпить кравчий. 

 По отъезде вашем, когда вдали живете вы, 
 Проливают веки потоки слез обильных. 

 Вожак верблюдов, к становищу ты сверни - 
 Ведь все сильней пылает мое сердце. 

 Привет ты мой передай любимой и ей скажи: 
 "Одни уста твои его излечат". 

 Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок, 
 И в сердце он метнул стрелу разлуки. 

 Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя 
 И разлука с ней, и нет мне утешенья. 

 И клянусь я вам, моей страстию поклянусь я вам, 
 Что верен буду клятвам и обетам. 

 Ни к кому не склонен, и страсти к вам не забыл ведь я. 
 И как утешится влюбленный страстно? 

 От меня привет и желанье мира я шлю теперь, 
 И с мускусом он смешан на бумаге". 

И удивилась сестра ее Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным свойствам и нежности его стихов и сжалилась над ним. Она запечатала письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и амброй и доставила его одному из купцов и сказала ему: "Не отдавай этого никому, кроме моей сестры или ее невольницы Хубуб". И купец сказал: "С любовью и охотой!"

И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продиктовано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И она поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы и плакала до тех пор, пока ее не покрыло беспамятство, а очнувшись, она потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо, и, описав свою тоску, страсть и волненье и то, как ее влечет к любимым, она пожаловалась ему на свое состояние и на поразившую ее любовь к нему..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят седьмая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру ответ на письмо и говорила в нем: "Это письмо - моему господину и владыке моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю. - А затем: - Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тоска меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не быть такою, когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, могут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь не с живыми он и не с мертвыми". И затем она произнесла такие стихи:

"Письмо твое, о Масрур, желанья усилило. 
 Аллахом клянусь, забыть, утешиться не могу. 

 Лишь почерк твой увидала, - члены в тоске мои, 
 И влагой обильных слез я жажду лишь утолю. 

 Будь птицей я, я б взлетела тотчас во тьме ночной. 
 Ни манна, ни перепел теперь не приятны мне. 

 Запретна мне жизнь теперь, когда удалились вы, 
 И пламя разлуки я не в силах переносить".

И затем она посыпала письмо тертым мускусом и амброй и запечатала его, и отослала с одним из купцов, и сказала ему: "Не отдавай его никому, кроме моей сестры Насим". И когда письмо дошло до ее сестры Насим, она доставила его Масруру, и Масрур поцеловал письмо и приложил его к глазам и так заплакал, что его покрыло беспамятство.

Вот что было с ними. Что же касается до мужа Зейн-аль-Мавасиф, то, когда он догадался об их переписке, он стал ездить со своей женой и ее невольницей с места на место, и Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "Слава Аллаху! Куда ты с нами едешь и удаляешь нас от родины?" - "Я не остановлюсь, пока не проеду с вами год пути, чтобы не достигали вас послания от Масрура, - ответил ее муж. - Я посмотрю, как вы будете брать мои деньги и отдавать их Масруру, и все, что у меня пропало, я возьму от вас, и я посмотрю, поможет ли вам Масрур и сможет ли он освободить вас из моих рук!"

И потом он пошел к кузнецу и сделал для женщин три железные цепи. Он принес цепи к ним и снял с них их шелковые одежды и одел их в одежды из волоса и стал окуривать их серой, а потом он привел к женщинам кузнеца и сказал ему: "Наложи цепи на ноги этих невольниц". И первою он подвел Зейн-аль-Мавасиф, и когда кузнец увидел ее, его рассудительность исчезла, и он укусил себе пальцы, и ум улетел у него из головы, и усилилась его страсть. "Каков грех этих невольниц?" - спросил он еврея. И тот сказал: "Это мои рабыни, они украли у меня деньги и убежали от меня". - "Да обманет Аллах твое предположение! - воскликнул кузнец. - Клянусь Аллахом, если бы эта девушка была у кадия кадиев и совершала бы каждый день тысячу проступков, он бы не взыскивал с нее! Да к тому же на ней не видно признаков воровства, и ты не можешь надеть ей на ноги железо".

И он стал просить еврея не надевать на нее цепей и принялся его упрашивать, чтобы он ее не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела кузнеца, который просил за нее еврея, она сказала: "Прошу тебя, ради Аллаха, не выводи меня к этому чужому мужчине". - "А как же ты выходила к Масруру?" - спросил ее еврей. И она не дала ему ответа. И еврей принял ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц заковал в тяжелые цепи. А тело Зенн-аль-Мавасиф было мягкое и не выносило жесткого, и она со своими невольницами была все время одета во власяницу, ночью и днем, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.

Что же касается кузнеца, то в его сердце запала великая любовь к Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в свое жилище в величайшей горести и начал говорить такие стихи:

 "Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь 
 И жилы она и ноги цепью тяжелою. 

 Сковал ты цепями ноги нежной владычицы, 
 Что в людях сотворена, как чудо чудесное. 

 Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было 
 Железных на ней - ведь прежде были из золота. 

 Когда б увидал ее красу кадий кадиев, 
 Он сжалился бы и место дал бы на кресле ей".

А кадий кадиев проходил мимо дома кузнеца, когда тот говорил нараспев эти стихи, и он послал за ним, и когда кузнец явился, спросил его: "О кузнец, кто та, чье имя ты произносишь и к кому твое сердце охвачено любовью?" И кузнец встал и поднялся на ноги перед кади и поцеловал ему руки и воскликнул: "Да продлит Аллах дни нашего владыки кади и да расширит его жизнь! Это девушка, и ее качества - такие-то и такие-то". И он принялся описывать кади девушку и ее красоту, прелесть, стройность и соразмерность, изящество и совершенства: ее прекрасное лицо, тонкий стан и тяжелый зад. А потом он рассказал ему, что она в унижении и в заключении - закована в цепи и получает мало пищи.

И тогда кади сказал: "О кузнец, укажи ей к нам дорогу и приведи ее к нам, чтобы мы взяли за нее должное. Эта невольница привязана к твоей шее, и если ты не укажешь ей путь к нам, Аллах воздаст тебе в день воскресенья". И кузнец сказал: "Слушаю и повинуюсь!" И он в тот же час и минуту направился к дому Зейн-аль-Мавасиф и нашел ворота запертыми и услышал нежную речь, исходившую из печального сердца: это Зейн-аль-Мавасиф говорила в ту пору такие стихи:

 "Была я на родине и вместе с любимыми, 
 И милый мне наполнял любовию кубки. 

 Ходили они меж нами с радостью, милой нам,- 
 В тот миг не смущали нас ни утро, ни вечер. 

 Тогда проводили дни, что нас оживляли, мы - 
 И чаша, и лютня, и канун веселили. 

 Но рок и превратности судьбы разлучили нас - 
 Любимый ушел, и время дружбы исчезло. 

 О, если бы ворона разлуки прогнать от нас, 
 О, если б заря любви, сближения блеснула!" 

И когда кузнец услышал эти нанизанные стихи, он заплакал слезами, подобными слезам облаков, и постучал в ворота: "Кто у ворот?" - спросили женщины. И он ответил: "Я, кузнец". И он рассказал им о том, что говорил кади, и передал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли перед ним дело и желает получить для них должное..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят восьмая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что кузнец передал Зейн-аль-Мавасиф слова кади и рассказал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли перед ним дело, и он отомстит за них их обидчику и возьмет для них должное. И Зейн-аль-Мавасиф сказала кузнецу: "Как же мы пойдем к нему, когда ворота заперты и у нас на ногах цепи, а ключи у еврея". - "Я сделаю к замкам ключи и отомкну ими ворота и цепи", - ответил кузнец. И Зейн-аль-Мавасиф сказала: "А кто покажет нам дом кади?" - "Я опишу его вам", - сказал кузнец. "А как же мы пойдем к кади, когда мы одеты в одежды из волоса, обкуренные серой?" - сказала Зейн-аль-Мавасиф. И кузнец ответил: "Кади не осудит вас за то, что вы в таком виде".

И потом кузнец, в тот же час и минуту, пошел и сделал ключи для замков, а затем он отомкнул ворота и отомкнул цепи и, сняв их с ног женщин, вывел их и показал им дорогу к дому кади. А потом невольница Хубуб сняла со своей госпожи бывшие на ней волосяные одежды, пошла с нею в баню и вымыла ее и одела в шелковые одежды. И вернулся к ней прежний цвет лица, и, в довершение счастья, ее муж был на пиру у кого-то из купцов. И Зейн-аль-Мавасиф украсилась лучшими украшениями и пошла к дому кади, и, когда кади увидел ее, он поднялся на ноги, и девушка приветствовала его нежной речью и сладостными словами, пуская в него стрелы взоров. "Да продлит Аллах жизнь владыки нашего кади и да укрепит им тяжущегося!"- сказала она.

А потом она рассказала кади о делах кузнеца, который совершил с ней поступки благородных, и о том, какие еврей причинил ей мучения, ошеломляющие ум. И она рассказала кади, что усилилась над ними опасность гибели и не находят они себе освобождения. И кади спросил: "О девушка, как твое имя?" - "Мое имя - Зейн-аль-Мавасиф, а имя этой моей невольницы - Хубуб", - ответила девушка. И кади воскликнул: "Твое имя подходит к именуемому, и его звук соответствует его смыслу!" И Зейн-аль-Мавасиф улыбнулась и закутала лицо, и кади сказал ей: "О Зейн-аль-Мавасиф, есть у тебя муж или нет?" - "Нет у меня мужа", - ответила девушка. И кади спросил: "А какой ты веры?" - "Моя вера - вера ислама и религия лучшего из людей", - ответила девушка. "Поклянись божественным законом, содержащим знаменья и назидания, что ты исповедуешь веру лучшего из людей", - сказал кади. И девушка поклялась ему и произнесла исповедание.

И тогда кади спросил: "Как прошла твоя юность с этим евреем?" - "Знай, о кади, - да продлит Аллах твои дни в удовлетворении, да приведет тебя к желанному и да завершит твои дела благими деяниями!-сказала Зейн-аль-Мавасиф, - что мой отец оставил мне после своей кончины пятнадцать тысяч динаров и вложил их в руки этого еврея, чтобы он на них торговал, и прибыль должна была делиться между ним и нами, а капитал - быть неприкосновенным по установлению божественного закона. И когда мой отец умер, еврей пожелал меня и потребовал меня у моей матери, чтобы на мне жениться, но моя мать сказала ему: "Как я ее выведу из ее веры и сделаю ее еврейкой! Клянусь Аллахом, я сообщу о тебе власти!" И еврей испугался ее слов и взял деньги и убежал в город Аден, и, когда мы услышали, что он в городе Адене, мы приехали туда его искать. И когда мы встретились с ним в этом городе, он сказал нам, что торгует разными товарами и покупает товар за товаром, и мы поверили. И он до тех пор нас обманывал, пока не заточил нас и не заковал в цепи, и он нас пытал сильнейшими пытками, а мы - чужестранки и нет нам помощника, кроме великого Аллаха и владыки нашего, кади".

И когда кади услышал эту историю, он спросил невольницу Хубуб: "Это твоя госпожа, и вы чужестранки, и у нее нет мужа?" Хубуб ответила: "Да". И тогда кади воскликнул: "Жени меня на ней, и для меня обязательно освобождение раба, пост, паломничество и подаяние, если я не получу для вас должного от этого пса после того, как воздам ему за то, что он сделал!" И Хубуб ответила: "Внимание тебе и повиновение!" И кади сказал: "Иди успокой свое сердце и сердце твоей госпожи, а завтра, если захочет великий Аллах, я пошлю за этим нечестивцем и возьму с него для вас должное, и ты увидишь чудеса при его пытке".

И девушка пожелала ему блага и ушла от него, оставив его в горе, безумии, тоске и страсти. И когда Хубуб со своей госпожой ушли от него, они спросили, где дом второго кади, и им показали его. И, придя ко второму кади, они сообщили ему то же самое, и третьему, и четвертому тоже, так что Зейн-аль-Мавасиф доложила о своем деле всем четырем судьям. И каждый из них просил ее выйти за него замуж, и она говорила: "Хорошо!" И ни один из них не знал про другого. И каждый кади желал ее, а еврей не знал ни о чем из этого, так как он был в доме, где шел пир.

А когда наступило утро, невольница Зейн-аль-Мавасиф поднялась и одела ее в платье из прекраснейших одежд и вошла с нею к четырем кадиям в помещение суда, и, увидев, что судьи находятся там, Зейн-аль-Мавасиф обнажила лицо, подняла покрывало и приветствовала их, и судьи возвратили ей приветствие, и каждый из них узнал ее. А кто-то из судей писал, и калам выпал у него из руки, и кто-то разговаривал, и язык его стал заплетаться, а кто-то из них считал, и ошибся в счете. И судьи сказали девушке: "О прекрасная качествами и редкая по красоте, пусть будет твое сердце вполне спокойно! Мы непременно получим для тебя должное и приведем тебя к тому, что ты хочешь". И она пожелала им блага, а потом попрощалась с ними и ушла..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот пятьдесят девятая ночь

Когда же настала восемьсот пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что судьи сказали Зейн-аль-Мавасиф: "О прекрасная качествами и редкая по красоте, пусть будет твое сердце вполне спокойным об исполнении твоей нужды и достижении желаемого". И она пожелала им блага, а потом попрощалась с ними и ушла. А еврей при всем этом был у своих друзей на пиру и ничего не знал. И Зейн-аль-Мавасиф стала взывать к вершителям законов и обладателям перьев о защите против этого подозрительного нечестивца и освобождения от болезненных пыток и заплакала и произнесла такие стихи:

 "О глаз мой, слезы, как потоп, пролей ты - 
 От слез, быть может, печаль моя погаснет, 

 Я носила раньше прекрасный шелк, весь вышитый, 
 Теперь ношу одежду я монахов, 

 Благовоньем серы окурены мои платья все - 
 Оно несходно с неддом и рейханом. 

 И если бы, Масрур, узнал, что с нами, ты, 
 То срам наш и позор не допустил бы. 

 Хубуб в цепях железных ныне пленница 
 Того, что в бога-судию не верит. 

 А я отвергла и жизнь евреев и веру их, 
 И ныне верю высшею я верой. 

 Мусульманкою пред прощающим я простерлась ниц 
 И следую Мухаммеда закону, 

 Масрур, любовь ты нашу не забудь вовек, 
 Храни ты клятвы верно и обеты, 

 Я сменила веру, любя тебя, и, поистине, 
 От крайней страсти любовь мою скрываю. 

 Спеши же к нам, коль дружбу к нам ты сохранил, 
 Как благородный, и в пути не медли!" 

И затем она написала письмо, в котором заключалось все то, что сделал с нею еврей, от начала до конца, и начертала в письме эти стихи, а потом она свернула письмо и подала его своей невольнице Хубуб и сказала: "Храни это письмо у себя за пазухой, пока мы не отошлем его Масруру".

И когда это было так, вдруг вошел к ним еврей и увидал, что они радуются. "Что это вы, я вижу, радуетесь? Разве пришло к вам письмо от вашего друга Масрура?" - спросил он. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "У нас нет помощника против тебя, кроме Аллаха, великого, славного, и это он избавит нас от твоего притесненья. Если ты не воротишь нас в наши страны и на родину, мы завтра будем судиться с тобой у правителя этого города и его судьи". - "А кто снял цепи с ваших ног? - спросил еврей. - Я обязательно сделаю для каждой из вас цепь в десять ритлей (Ритль - мера веса, несколько меньше пятисот граммов.) и обойду с вами вокруг города". - "Ты сам попадешь во все, что ты для нас задумал, если захочет Аллах великий, - сказала Хубуб, - а также пострадаешь и за то, что ты удалил нас от родины. Завтра мы с тобой будем стоять перед правителем этого города".

И так продолжалось до утра, а потом еврей поднялся и пошел к кузнецу, чтобы сделать для женщин цепи, и тогда Зейн-аль-Мавасиф поднялась со своими невольницами и пошла к дому суда и вошла в него. Она увидела кадиев и приветствовала их, и все кадии возвратили ей приветствие, и потом кадий кадиев сказал тем, что были вокруг него: "Это женщина блестяще прекрасная, и всякий, кто ее видит, в нее влюбляется и смиряется перед ее красотой и прелестью". И потом кади послал с нею четырех посланцев и сказал им: "Приведите ее обидчика в наихудшем состоянии".

Вот что было с нею. Что же касается еврея, то он сделал для женщин цепи и отправился в свое жилище, но не нашел их там и растерялся. И когда это было так, посланные вдруг вцепились в него и начали его бить жестоким боем и тащили его, волоча на лице, пока не пришли с ним к кади. И, увидав его, кади закричал ему в лицо и сказал: "Горе тебе, о враг Аллаха! Разве дошло твое дело до того, что ты сделал то, что сделал, и удалил этих женщин от их родины и украл их деньги и хочешь сделать их еврейками. Как это ты хочешь превратить мусульман в неверных?" - "О владыка, это моя жена", - сказал еврей. И когда кадии услышали от него эти слова, они все закричали и сказали: "Киньте этого пса на землю и колотите его по лицу сандалиями! Бейте его болезненным боем, ибо его грех не прощается".

И с еврея сняли его шелковую одежду и надели на него волосяную одежду Зейн-аль-Мавасиф, и его кинули на землю, выщипали ему бороду и больно побили его по лицу сандалиями, а потом его посадили на осла, лицом к заду, и вложили хвост осла ему в руки, и его возили вокруг города, пока не обошли с ним весь город. А потом с ним вернулись к кади, и он был в великом унижении, и четверо кадиев присудили его к отсечению рук и ног и распятию. И проклятый оторопел от таких слов, и его разум исчез, и он воскликнул: "О господа судьи, чего вы от меня хотите?" И судьи отвечали: "Скажи: "Эта женщина - не моя жена, и деньги - ее деньги, и я совершил над ней преступленье и разлучил ее с родиной". И еврей признал это, и об его признанье написали свидетельство, и, отобрав от него деньги, отдали их Зейн-аль-Мавасиф и дали ей свидетельство, и она ушла домой, и всякий, кто видел ее красоту и прелесть, смущался умом, и каждый из кадиев думал, что ее дело приведет ее к нему.

И когда Зейн-аль-Мавасиф пришла к своему жилищу, она собрала для себя все, что ей было нужно, и подождала, пока пришла ночь, и тогда она взяла то, что легко нести и дорого ценою, и пошла со своими невольницами во мраке ночи. И она шла не переставая в течение трех дней пути с их ночами, и вот то, что было с Зейн-аль-Мавасиф.

Что же касается кадиев, то после ухода Зейн-аль-Мавасиф они приказали заточить ее мужа, еврея..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмисот шестидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот шестидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что кадии приказали заточить еврея, мужа Зейн-аль-Мавасиф, а когда наступило утро, кадия и свидетели стали ждать, что Зейн-аль-Мавасиф к ним придет, но она не пришла ни к одному из них.

И тогда кади, к которому она пришла сначала, сказал: "Я хочу сегодня прогуляться за городом - у меня есть там дело". И он сел на своего мула, взял с собой слугу и начал объезжать переулки города, вдоль и поперек, и искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напал на слух о ней. И когда он так ездил, он вдруг увидел, что и остальные кадии разъезжают по городу, и каждый из них думал, что Зейн-аль-Мавасиф ни с кем, кроме него, не условилась. И первый кади спросил, почему они выехали и разъезжают по переулкам города, и они рассказали ему о своем деле, и увидел он, что их состояние подобно его состоянию и их вопросы подобны его вопросам. И они все стали искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напали на слух о ней, и каждый из них уехал домой больной, и они легли на ложе изнеможения.

А потом кадий кадиев вспомнил о кузнеце и послал за ним, и когда кузнец предстал меж его руками, спросил его: "О кузнец, знаешь ли ты что-нибудь о делах девушки, которой ты указал на нас? Клянусь Аллахом, если ты не осведомишь меня о ней, я побью тебя бичами!" И кузнец, услышав слова кади, произнес такие стихи:

 "Поистине, та, что мной владеет теперь в любви, 
 Красой овладела всей, другим не оставив! 

 Глядит, как газель, и пахнет амброй, и солнце нам 
 Являет; течет, как пруд, и гнется, как ветка".

А потом кузнец воскликнул: "Клянусь Аллахом, о владыка мой, с тех пор как она удалилась от благородного присутствия, мой глаз ни разу ее не видел. А она овладела моим сердцем и разумом, и о ней мой разговор и моя забота, и я пошел в ее жилище, и не нашел ее, и не увидел никого, кто бы мне рассказал о ней, как будто она погрузилась в пучину вод или ее унесло на небо".

И когда кади услышал его слова, он вскрикнул криком, от которого чуть не вышла его душа, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не было нам надобности видеть ее!" И кузнец ушел, а кади свалился на постель и впал из-за девушки в изнеможение, и свидетели, и остальные кадии тоже. И стали ходить к ним врачи, но не было у них болезни, для которой нужен лекарь. А потом именитые люди пришли к первому кади и приветствовали его и стали его расспрашивать, что с ним, и кади вздохнул и открыл то, что было у него на душе, и произнес такие стихи:

 "Довольно упреков, хватит боли с меня моей: 
 Просите за кадия, людьми управлявшего! 

 Кто раньше меня корил за страсть, пусть простит меня 
 И пусть не бранит, - убитым страстью упрека нет.

 Был кадием я, и рок мне счастие приносил 
 На всех должностях, и подпись ставил каламом я. 

 Но вот я сражен стрелой - и нет для нее врача - 
 Из глаз дивной девушки, пришедшей, чтобы кровь 
 пролить. 

 Ей равной средь мусульманок нет, что приходят к нам 
 С обидой, в устах ее сверкает жемчужин ряд. 

 Взглянул я в лицо прекрасной, и показала мне 
 Она круг луны, взошедшей средь темноты ночной, 

 И лик светлый свой, и уст улыбку чудесную 
 Покрыла краса ее от ног до темени. 

 Аллахом клянусь, мой глаз не видел подобной ей 
 Средь всех, что арабом создан и неарабом был. 

 Прекрасное обещала мне эта девушка 
 И молвила: "Обещав, исполню, о кади, я!" 

 Вот сан мой, и вот чем был испытан, узнайте, я.
 Не спрашивайте ж, в чем горе, люди разумные!" 

А произнося эти стихи, кади заплакал сильным плачем, и потом он издал единый вопль, и дух его расстался с телом. И когда пришедшие увидели это, они вымыли его, завернули в саван, помолились над ним и похоронили его, и написали на его могиле такие стихи:

 Собрались свойства влюбленных всех в душе того, 
 Кто в могилу слег, умерщвленный злобой любимого. 

 Был прежде он судьею среди тварей всех, 
 Перо его тюрьмою было мечу в ножнах, 

 И свершила суд свой над ним любовь - мы не видели, 
 Чтоб владыка прежде унизился пред рабом своим.

И потом они сказали: "Да помилует его Аллах!" И они ушли ко второму кади вместе с врачом, но не нашли у него повреждения или боли, для которой был бы нужен врач. И они спросили, что с ним и чем занят его ум, и кади осведомил их о своем деле, и они стали бранить и порицать его за такое состояние, и он ответил им, произнеся нараспев такие стихи:

 "Беда моя в ней: хулить меня не надо - 
 Из рук стрелка я поражен стрелою. 

 Ко мне невольница Хубуб явилась. 
 Что дни судьбы считает год за годом, 

 И с нею девочка, черты которой 
 Прекраснее луны во мраке ночи. 

 Красу свою нам, жалуясь, явила 
 Она, и слезы глаз лились струею. 

 Слова ее услышал и взглянул я 
 И заболел от уст ее улыбки. 

 Ушла с душой моей она - куда же? 
 А я остался, как любви заложник. 

 Вот моя повесть - сжальтесь надо мною 
 И моего слугу судьей назначьте".

И потом он издал вопль, и душа его рассталась с телом, и его обрядили и похоронили и сказали: "Да помилует его Аллах!" - и отправились к третьему кади и увидели, что он болен и с ним случилось то же, что случилось со вторым. И с четвертым было то же самое, и они увидели, что все судьи больны от любви к Зейн-аль-Мавасиф, и свидетелей они тоже нашли больными от любви к ней, ибо всякий, кто ее видел, умирал от любви, а если не умирал, то жил, борясь с волненьями страсти..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят первая ночь

Когда же настала восемьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что именитые жители города нашли всех судей и свидетелей больными от любви к Зейн-аль-Мавасиф, ибо всякий, кто ее видел, умирал от увлеченья ею, а если не умирал, то жил борясь с волненьем страсти из-за сильной любви к ней, да помилует их всех Аллах!

Вот что было с ними. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, ускоряя ход, в течение нескольких дней, пока не проехала далекого расстояния. И случилось, что она выехала со своими невольницами и проезжала по дороге монастыря, а в этом монастыре был великий монах по имени Данис, у которого было сорок патрициев. И, увидев красоту Зейн-аль-Мавасиф, он вышел к ней и пригласил ее и сказал: "Отдохните у нас десять дней, а потом поезжайте". И девушка остановилась со своими невольницами в этом монастыре.

И когда она там остановилась и Данис увидел ее красоту и прелесть, его вера испортилась, и он пленился ею и стал посылать к ней с просьбами патрициев, одного за другим, чтобы подружиться с нею, и каждый, кого он посылал, впадал в любовь к ней и соблазнял ее, а она извинялась и отказывалась. И Данис все посылал к ней одного за другим, пока не послал к ней сорок патрициев, и каждый из них, увидав ее, привязывался к ней любовью и усиленно ее уговаривал и соблазнял, не называя ей имени Даниса, а она отказывалась и отвечала им самыми грубыми словами.

И когда истощилось терпение Даниса и усилилась его страсть, он сказал про себя: "Говорит сказавший поговорку: "Почешет мне тело только мой ноготь, и не побегут для дел моих ничьи, кроме моих, ноги". А затем он поднялся на ноги и приготовил роскошное кушанье и понес его и поставил перед Зейн-аль-Мавасиф (а было это в девятый день из тех десяти, которые Зейн-аль-Мавасиф уговорилась провести у Даниса для отдыха). И, поставив перед ней кушанье, монах сказал: "Пожалуй во имя бога - лучшая пища - та, что нам досталась". И девушка протянула руку со словами: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!" - и стала есть со своими невольницами. А когда она кончила есть, монах сказал ей: "О госпожа, я хочу сказать тебе стихи". - "Говори", - молвила девушка. И Данис произнес такие стихи:

 Пленила ты сердце мне ланитой и взором, 
 О страсти к тебе гласит и стих мой и проза. 

 Ты бросишь ли страстию к тебе изнуренного? 
 С любовью борюсь своей и в сонных я грезах. 

 Меня ты не оставляй безумным, поверженным, 
 Забыл я и монастырь и жизни услады. 

 О нежная ветвь! В любви дозволила кровь пролить 
 Мою! Пожалей меня и жалобам внемли".

И, услышав эти стихи, Зейн-аль-Мавасиф ответила на его стихотворение таким двустишием:

 "О жаждущий близости, не льстись ты надеждою, 
 Вопросы, о человек, ко мне прекрати свои! 

 И душу не распаляй на то, чем владеть вовек 
 Не будешь, - ведь к жадности близки опасения".

И Данис, услышав ее стихи, вернулся в свою келью, задумчивый, не зная, как поступить в деле этой девушки, и он провел эту ночь в наихудшем состоянии. А когда опустилась ночь, Зейн-аль-Мавасиф встала и сказала своим невольницам: "Пойдемте! Нам не справиться с сорока человеками из монахов, когда каждый из них соблазняет меня". И невольницы ответили: "С любовью и охотой!" И затем они сели на своих коней и выехали из ворот монастыря..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят вторая ночь

Когда же настала восемьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф со своими невольницами выехала из монастыря ночью, и они ехали не переставая и вдруг увидели шедший караван.

И они вмешались в караван, и вдруг оказалось, что это караван из города Адена, где была Зейн-аль-Мавасиф, и она услышала, что люди в караване разговаривают о происшествии с Зейн-аль-Мавасиф и говорят, что кадии и свидетели умерли от любви к ней и жители города назначили других кадиев и свидетелей и выпустили мужа Зейн-аль-Мавасиф из тюрьмы. И Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти речи, обратилась к своим невольницам и спросила свою рабыню Хубуб: "Разве ты не слышишь эти речи?" И Хубуб ответила: "Если монахи, которые веруют, что опасаться женщин - благочестиво, пленились любовью к тебе, то каково же положение кадиев, которые веруют, что нет монашества в исламе! Но будем идти на родину, пока наше дело остается скрытым". И они пошли, силясь идти скорее, и вот то, что было с Зейн-аль-Мавасиф и ее невольницами.

Что же касается монахов, то, когда наступило утро, они пришли к Зейн-аль-Мавасиф для приветствия, но увидели, что ее место пусто, и схватила их болезнь во внутренностях их. И первый монах разодрал свою одежду и начал говорить такие стихи:

 "О други, ко мне скорей придите! Поистине, 
 Расстаться я с вами должен скоро, покинуть вас!

 Душа моя вся полна страданьями от любви, 
 А в сердце таятся вздохи страсти смертельные 

 По девушке, что пришла и наш посетила край,- 
 С ней месяц, на небеса входящий, сравняется. 

 Ушла она и меня убитым оставила, 
 Стрелою поверженным, что смерть принесла, разя". 

А потом второй монах произнес такие стихи:

 "Ушедшие с душой моей, смягчитесь же 
 Над бедным вы и, сжалившись, вернитесь вновь. 

 Ушли они, и ушел мой отдых с уходом их. 
 Далеко они, но речей их сладость в ушах моих. 

 Вдали они, и вдали их стан. О, если бы 
 Они сжалились и во сне хотя бы вернулись к нам! 

 Они сердце взяли, уйдя, мое и всего меня 
 В слезах, потоком льющихся, оставили". 

А потом третий монах произнес такие стихи:

 "Рисует ваш образ и глаза, и душа, и слух, 
 И сердце мое - приют для вас, как и всё во мне. 

 И слово о вас приятней меда в устах моих - 
 Течет оно, как течет мой дух в глубине груди. 

 И тонким, как зубочистка, вы меня сделали 
 От мук, и в пучине слез от страсти потоплен я. 

 О, дайте увидеть вас во сне! Ведь, быть может, вы 
 Ланитам моим дадите отдых от боли слез".

А потом четвертый монах произнес такие два стиха:

 "Онемел язык - о тебе скажу немного: 
 Любовь - причина хвори и страданий. 

 О полная луна, чье место в небе, 
 Сильна к тебе любовь моя, безумна!"

А потом пятый монах произнес такие стихи:

 "Люблю я луну, что нежна и стройна и стан ее тонок - 
 в беде он скорбит, 
 Слюна ее схожа со влагой вина, и зад ее тяжкий 
 людей веселит. 

 Любовью душа моя к ней сожжена, влюбленный средь 
 мрака ночного убит. 
 Слеза на щеке точно яхонт, красна, и льется она 
 точно дождь вдоль ланит".

А потом шестой монах произнес такие стихи:

 "Губящая в любви к себе разлукою, 
 О бана ветвь, светило счастья взошло твое! 

 На грусть мою и страсть тебе я жалуюсь, 
 О жгущая огнями роз щеки своей! 

 В тебя влюбленный набожность обманет ли 
 И забудет ли поясной поклон и паденья ниц?"

А потом седьмой монах произнес такие стихи:

 "Заточил он душу, а слезы глаз он выпустил, 
 Обновил он страсть, а терпение разорвал мое. 

 О чертами сладкий! Как горько мне расстаться с ним. 
 При встрече он разит стрелою душу мне. 

 Хулитель, прекрати, забудь минувшее - 
 В делах любви тебе, ты знаешь, веры нет".

И остальные патриции и монахи тоже все плакали и произносили стихи, а что касается их старшего - Дениса, то усилился его плач и завыванья, но не находил он пути к сближению с нею. А потом он произнес нараспев такие стихи:

 "Терпенья лишился я, ушли когда милые, 
 Покинула меня ты, надежда, мечта моя, 

 Погонщик верблюдов, будь помягче с их серыми - 
 Быть может, пожалуют они возвращение.. 

 Суров к моим векам сон в разлуки день сделался, 
 И горе я обновил, а радость покинул я. 

 Аллаху я жалуюсь на то, что в любви терплю, - 
 Она изнурила тело, силу похитила".

И когда монахи потеряли надежду увидеть Зейн-аль-Мавасиф, их мнение сошлось на том, чтобы изобразить у себя ее образ, и они согласились в этом и жили, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений.

Вот что было с этими монахами, обитателями монастыря. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, направляясь к своему возлюбленному, Масруру, и продолжала ехать, пока не достигла своего жилища. И она отперла ворота и вошла в дом, а затем она послала к своей сестре Насим, и когда ее сестра услышала о ее прибытии, она обрадовалась сильной радостью и принесла ей ковры и дорогие материи. И потом она убрала ей дом, и одела ее, и опустила занавески на дверях, и разожгла алоэ, недд, амбру и благовонный мускус, так что дом пропитался их запахами и стал великолепнее всего, что бывает. А затем Зейн-аль-Мавасиф надела свои роскошнейшие материи и украсилась лучшими украшениями. И все это происходило, и Масрур не знал о ее приезде, а напротив, был в сильной заботе и печали, больше которой нет..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят третья ночь

Когда же настала восемьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф вошла в свой дом, ее сестра принесла ей ковры и материи и постлала для нее и одела ее в роскошнейшие одежды, и все это происходило, и Масрур не знал о ее прибытии, а напротив, был в сильной заботе и печали, больше которой нет. И Зейн-аль-Мавасиф села и начала разговаривать с невольницами, которые остались и не поехали с ней, и рассказала им обо всем, что с ней случилось, от начала до конца, а потом она обратилась к Хубуб и, дав ей денег, приказала ей сходить и принести чего-нибудь поесть ей и ее невольницам. И Хубуб пошла и принесла то, что Зейн-аль-Мавасиф потребовала из еды и питья, и когда они кончили есть и пить, Зейн-аль-Мавасиф приказала Хубуб пойти к Масруру и посмотреть, где он, и взглянуть, каковы его обстоятельства.

А Масрур - он не успокаивался в покое, и не была для него возможна стойкость, и когда увеличилось над ним волненье, и страсть, и любовь, и увлеченье, он стал утешать себя произнесением стихов и ходил к ее дому и целовал стену. И случилось, что он пошел на место прощанья и произнес такое дивное стихотворение:

 "Хоть таил я то, что пришлось снести мне, но явно все,
 И сменило око усладу сна на бессонницу. 

 И когда пленили мне сердце мысли, воскликнул я:
 "О судьба моя, ты не милуешь, не щадишь меня!"

 И душа моя меж мучением и опасностью! 
 Если б был владыка любви моей справедлив ко мне, 

 Сон не был бы от глаз моих так прогнан им. 
 Господа мои, пожалейте же изнуренного, 

 Благородного пожалейте вы, что унизился 
 На путях любви, и богатого, обедневшего! 

 Приставал хулитель, браня за вас, но не слушал я, 
 И заткнул я все, чем я слышать мог, и смутил его 

 И обет хранил нерушимо я, что любимым дан. 

 Они молвили: "Ты ушедших любишь!" Ответил я: 
 "Надет когда приговор судьбы, тогда слепнет взор". 

И затем он вернулся в свое жилище и сидел, плача, и одолел его сон, и увидел он в сновидении, будто Зейн-аль-Мавасиф приехала домой. И он пробудился от сна, плача, и направился к жилищу Зейн-аль-Мавасиф, произнося такие стихи:

 "Могу ли забыть я ту, что мной овладела всем, 
 И сердце мое в огне, угля горячей, горит? 

 Влюбился я в ту, чья даль - причина мольбы моей 
 К Аллаху, и смена дней и рока изменчивость. 

 Когда же мы встретимся, о цель и мечта души, 
 И близость когда вкусить смогу я, о лик луны?"

И, произнося конец стихотворения, он шел в переулке Зейн-аль-Мавасиф. И он почувствовал там благовонные запахи, и разум его взволновался, и сердце его покинуло грудь, и загорелась в нем страсть, и усилилось его безумие. И вдруг он видит: идет Хубуб, чтобы исполнить какое-то дело. И Масрур заметил ее, когда она подходила из глубины переулка, и, увидав ее, обрадовался сильной радостью. И, увидев Масрура, Хубуб подошла к нему и приветствовала его и обрадовала вестью о прибытии своей госпожи Зейн-аль-Мавасиф и сказала: "Она послала меня, чтобы потребовать тебя к ней".

И Масрур обрадовался сильной радостью, больше которой нет. И Хубуб взяла его и вернулась с ним к Зейн-аль-Мавасиф. И когда Зейн-аль-Мавасиф увидала Масрура, она сошла с ложа и поцеловала его, и он поцеловал ее, и девушка обняла его, и он обнял ее, и они не переставали целовать друг друга и обниматься, пока их не покрыло беспамятство на долгое время из-за сильной любви и разлуки. А когда они очнулись от беспамятства, Зейн-аль-Мавасиф велела своей невольнице Хубуб принести кувшин, наполненный сахарным питьем, и кувшин, наполненный лимонным питьем, и невольница принесла ей все, что она потребовала, и они стали есть и пить.

И так продолжалось, пока не пришла ночь, и тогда они начали вспоминать о том, что с ними случилось, от начала до конца, а Зейн-аль-Мавасиф рассказала Масруру, что она стала мусульманкой, и он обрадовался и тоже принял ислам, и ее невольницы также, и все они возвратились к великому Аллаху. А когда наступило утро, Зейн-аль-Мавасиф велела привести судью и свидетелей и осведомила их о том, что она незамужняя, и выждала полностью срок очищения, и хочет выйти замуж за Масрура. И ее запись с ним записали, и они зажили самой сладостной жизнью.

Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается ее мужа, еврея, то, когда жители города выпустили его из тюрьмы, он уехал и направился в свою страну и ехал до тех пор, пока между ним и тем городом, где была Зейн-аль-Мавасиф, не осталось три дня пути. И Зейн-аль-Мавасиф осведомили об этом, и она призвала свою невольницу Хубуб и сказала ей: "Пойди на кладбище евреев, вырой могилу, положи на нее цветы и попрыскай вокруг них водой, и если еврей приедет и спросит тебя обо мне, скажи ему: "Моя госпожа умерла от обиды на тебя, и с ее смерти прошло двадцать дней". И если он тебе скажет: "Покажи мне ее могилу", - приведи его к той могиле и ухитрись зарыть его в ней живым". И Хубуб ответила: "Слушаю и повинуюсь!"

И затем они убрали ковры и отнесли их в чулан, и Зейн-аль-Мавасиф пошла в дом Масрура, и они с ним сели за еду и питье. И так продолжалось, пока не прошло три дня, и вот то, что было с ними. Что же касается до ее мужа, то, приехав после путешествия, он постучал в ворота, и Хубуб спросила: "Кто у ворот?" - "Твой господин", - ответил еврей. И она отперла ему ворота, и еврей увидел, что слезы льются по ее щекам. "О чем ты плачешь, и где твоя госпожа?" - спросил он. И Хубуб сказала: "Моя госпожа умерла от обиды на тебя". И когда еврей услышал от нее эти слова, он растерялся и заплакал сильным плачем, а потом он спросил: "О Хубуб, где ее могила?" И Хубуб взяла его и пошла с ним на кладбище и показала ему могилу, которую она выкопала, и тогда еврей заплакал сильным плачем и произнес такие два стиха:

 "Две вещи есть - если б плакали глаза о них 
 Кровью алою и грозила бы им гибель, 

 И десятой доли не сделали б они должного: 
 То цвет юности и с любимыми разлука!"

И потом он заплакал сильным плачем и произнес такие стихи:

 "Увы, о печаль моя, обманут я стойкостью! 
 В разлуке с любимою умру от печали я. 

 Какою бедой сражен с уходом любимых я, 
 Как тем, что рука свершила, сердце терзается! 

 О, если бы сохранил я тайну в те времена, 
 И страсть не открыл свою, в душе бушевавшую! 

 Ведь жизнью я жил угодной богу и радостной, 
 А после нее живу в позоре и тяготах. 

 Хубуб, взволновала ты тоску в моем сердце вновь, 
 Сказав мне о смерти той, кто был мне опорою. 

 О Зейн-аль-Мавасиф, пусть разлуки бы не было 
 И не было бы того, с чем тело оставил дух! 

 Раскаивался я в том, что клятвы нарушил я, 
 И горько себя корил за крайности в гневе я".

А окончив свои стихи, он начал плакать, стонать и сетовать и упал, покрытый беспамятством, и когда он потерял сознание, Хубуб поспешно потащила его и положила в могилу, а он был еще жив, но оглушен. И затем она засыпала могилу и, вернувшись к своей госпоже, осведомила ее об этом деле, и Зейн-аль-Мавасиф сильно обрадовалась и произнесла такие два стиха:

 "Поклялся рок, что вечно будет мой дух смущать, 
 Не сдержало клятву, о время, ты, искупи ее! 

 Мой хулитель мертв, а возлюбленный вблизи меня, 
 Так вставай же ты на зов радости, подбери подол".

И они жили вместе за едой, питьем, забавами, играми и увеселениями, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, Губительница сынов и дочерей.